Вечность в тебе. Аннэ Фрейтаг
ее, только смутное ощущение, что мой кулак врезается ей в лицо. Костяшки правой руки пульсируют, как будто этот момент сохранился в их телесной памяти. Я и не представляла, что ударить кого-то – так больно. И понятия не имела, насколько это приятно.
– Луиза, – бормочет он, вздыхая.
Если он назовет мое имя еще раз, я закричу. Встану и закричу. Или швырну таксу о стену.
– Я хочу понять тебя. Я действительно этого хочу.
«Не только вы», – думаю я. Он ждет, но напрасно. Я умею выводить людей из себя. Мою мать. Моего отца. Мистера Вейдингера, школьного психолога.
– Дай мне хотя бы шанс, – устало говорит он, но я не реагирую.
Потерпев поражение, доктор Фалькштейн откидывается назад. На этот раз я победила не кулаками, а молчанием. Я выдерживаю его взгляд и представляю, как между нашими глазами проходят электрические разряды. Он смотрит на меня, и я смотрю в ответ. Мы играем в игру, но я не знаю, в курсе ли он об этом.
– Зачем ты сбрила волосы? – спрашивает он.
– Думаете, мне не идет? – отвечаю я вопросом на вопрос.
– Хотелось перемен?
Терпеть не могу все это психологическое дерьмо.
– Может быть, – говорю я. – А может, мне просто хотелось испробовать машинку для стрижки волос моего брата. Ему она теперь без надобности.
На последней фразе он напрягается, ненадолго отводит взгляд и таким образом проигрывает в нашей игре.
– Это так вульгарно, – тихо говорит он.
– Или в самый раз.
Его глаза находят мои. Наверное, неприятно возиться с кем-то вроде меня. Столько дипломов на стенах, и тут вдруг я на диване. По-моему, я ему не нравлюсь. Во всяком случае, он раздражен, но старается не подавать виду.
Доктор Фалькштейн снова наклоняется ко мне.
– Ты не можешь избежать этой терапии, – буднично констатирует он. – Тебе ведь это известно?
– Да, – едва слышно отвечаю я.
Несколько секунд мы просто смотрим друг на друга, а потом он говорит:
– Расскажи мне о Кристофере.
Я не рассказала ему ничего. Совсем ничего. И не только потому, что не хотела этого. Прежде всего, я не знала, как. С чего мне следовало начать? С момента рождения Кристофера? С его болезни? Или все же с самого конца? С его смерти.
Меня не было, когда мой брат родился. Совсем еще не было. В то время я была звездной пылью. Это он однажды так сказал. «Лиз, раньше мы были звездной пылью, ты и я». Я слышу его голос. Этакий акустический фрагмент, оставленный им в моей голове. Вместе с воспоминанием о его смехе, которое с каждым днем все больше и больше блекнет. Он не смеялся очень долго. Целыми неделями. А может, даже месяцами. Я испытываю страх, что когда-нибудь полностью забуду этот теплый хрипловатый звук. А еще больше боюсь того, что когда-нибудь все будет так, словно моего брата никогда и не существовало. Как будто он не более чем персонаж истории, которую я слышала когда-то в детстве.
Я была еще совсем маленькой, когда Кристоферу поставили диагноз биполярное расстройство, но помню, каким мрачным он бывал уже тогда. Мой брат был самой темной ночью и