Рождённый проворным. Степан Гаврилов
нему, родимому.
– Не платит что ли?
– Чего не платит? – нахмурился Сантьяго.
– Ну налоги. Не платит что ли?
– Это конфиденциальная информация.
Рыбак пошевелил челюстью и нахмурился.
– Не тронь, что капает, а то потечёт.
– Земеля, нам на тот берег, только и всего. Отблагодарим!
Рыжий покрутил глазами, потом резким движением стелескопировал спиннинг обратно, подхватил снасти и отправился к машине. Он тяжело сел на переднее пассажирское, предварительно поставив себе между ног ведро с уловом.
– Трогай! – прохрипел он Гере.
Сантьяго только успел прыгнуть на наше заднее сиденье, и жигули, развернувшись, поехали в сторону деревни Печки.
– И, матросня, называть меня Боцман! Рыбак – это дед твой. Я – Боцман. И вообще, я не понял – вы кто?
Дальше события развивались стремительно и на редкость для уголка, удалённого от кипящего делами города, слаженно. Мы остановились возле чуть покосившегося домика почти на краю улицы. Боцман выпрыгнул из машины, зашёл во двор и изнутри отворил нам ворота. Откуда-то из мрака двора он стал вытаскивать огромные блоки, полностью сделанные из пятилитровых бутылок – точь-в-точь как из-под стирателя, только с белыми крышечками.
Пока мы укладывали панели на крышу автомобиля, пока приматывали их верёвками, из дому тихо выбежали маленькие мальчик и девочка – рыжие и веснушчатые, видимо, в папу. Они уставились на всю эту возню, внимательно изучили нас и прежде всего Ната, а потом юркнули между бутылок к машине. Оттуда они достали ведро с ротанами. У ворот они снова посмотрели на всю заваруху и снова – особенно пристально – на Ната. Тот потянулся в карман жилетки, что-то там нащупал, поймал любопытные взгляды детей, присел на корточки и поманил детвору к себе. Когда они приблизились, Нат открыл ладонь и протянул девочке небольшую керамическую свинюшку. Девочка недоумённо посмотрела на предмет, тогда Нат прикоснулся губами к гузке фигурки и, попеременно закрывая пальцем то левую, то правую ноздрю животины, высвистел тихую, шуршащую мелодию. Девочка засияла, схватила подарок и шмыгнула в дом, за ней погнался брат.
На обратном пути Боцман нашёл в своём плаще аудиокассету и засунул её в разбитую ветхозаветную автомагнитолу. Заиграло что-то из 80-х, кажется – Careless Whisper Джорджа Майкла. Слушая вкрадчивый, чувственный саксофонный проигрыш, я вдруг вспомнил, что дядюшка Коршун научил меня одной важной вещи, он научил меня одной фразе, даже заклинанию. Это заклинание он применял каждый раз, когда понимал, что количество прикладываемого усилия никак не соответствует результату. Эта фраза – приговор. Под этим грифом любая вещь или схема делаются бесполезными настолько, что недостойны больше никакого осмысления. Теперь каждый раз, когда меня посещает неловкая догадка о несуразности всего происходящего, ну, например, когда я еду под Джорджа Майкла по просёлочной дороге на машине, гружённой пустыми пятилитровыми бутылками, мне является мой личный супергерой – дядюшка