Другие люди. Михаил Кураев
а? Помню, комендант был в «Большом доме» до войны, четыре ордена Красного Знамени было, длинная такая фамилия еврейская. Полной фамилией любил расписываться, а квитанция о приведении в исполнение вроде квитанции подписки на газету или журнал, небольшая, и места для подписи мало, не больно-то разбежишься, так он умел всю свою фамилию до последней буковки уместить. Много таких квитанций подписал, потом и ему подписали… Что ж он, не знал, что работа его бесследно не проходит, что сам он тоже на краю, по лезвию ходит, рискует… и после всего этого – «не дает привилегий»!..
В целом я судьбой своей доволен, пусть чинов не нахватал, в скромном звании прослужил, зато жив…
Говорят – каждый труд почетен. Говорить-то говорят, а слыхал ты когда-нибудь, чтобы песня была, ну, хотя бы о конвоире, о конвойной службе? Когда канал Москва – Волга строили, там даже лучшие композиторы конкурс проводили на «Марш каналармейцев», а вот о конвоирах опять ни слова. И стихов о них детки на праздник не рассказывают, и в театре постановок нет. Хотя одну пьесу про перековку в лагерях на Беломорканале помню, на жизнь не похоже, но в воспитательном смысле очень полезная, руководство ее сильно поддерживало, во всех театрах шла…
Я за театральной жизнью не очень внимательно слежу, больше все с ребятишками, то в ТЮЗ, то на оперу пойдешь, то «Щелкунчик» посмотришь, сильней всего мне «Спящая красавица» нравится, три раза смотрел… А вот за одной фамилией режиссера, Жулак фамилия, очень внимательно слежу. Он у нас работал. Года четыре во внутренней охране был, потом недолго на оперативной работе, и все время в самодеятельности, постановки к праздникам, сценки смешные, так и пошел-пошел, в театральный институт поступил, или пристроили, уж не знаю, но отучился, все как полагается… Встретил я его, был такой плюгавого вида и морда, как у злого мопса, и смеялся не как люди, а как воробей охрипший: хри-хри-хри… А тут гляжу: веселый, счастливый, пальто нараспашку, прямо на улице руки раскидывает: «Здравствуй, друг!» – и смеется так, что прохожие оглядываются, для них и смеется… Я – как-никак боевой штык, мне завтра, может быть, с врагом лицом к лицу опять встречаться, и незачем совершенно на шумной улице вот так вот на себя внимание обращать. Во мне хоть и более ста восьмидесяти сантиметров, но я умею быть незаметным. Но это к слову. «Ну, как вы там?!» Жулак интересуется. «Здрасте!..» Что значит «как там»? Или он вправду ждет, что я ему сейчас оперативную обстановку буду докладывать, или мероприятия «по режиму», или кадровые новости? Я его спрашиваю: «Уточни – где там и что тебя конкретно интересует?» Смеется. «Меня, – говорит, – вспоминаете?» Здесь разговор другой, конечно, говорю, следим внимательно… Он на цыпочки поднялся и мне прямо в ухо: «Пасете, значит?» – и опять смеется. «Брось, – говорю, – про свои успехи расскажи». Шекспира постановку делал, то ли «Сон в летнюю ночь», то ли «Двенадцатая ночь». Я его спросил на подначку, из нашей жизни ничего не хочешь поставить? «Нет, – говорит, – у меня дарование комедийное». Да, пожалуй,