«Искал не злата, не честей». Владимир Николаевич Леонов
смогло потому, что природа и Творец дали русским силу льва, стремительность беркута, непорочность мыслей и сердца. И не существует такого заклятия, чтобы подействовать сим на этнос легендарный, и нет ворожбы, чтобы навредить и нанести ущербу сему народу.
В славном в Муромской земле,
В Карачарсве селе
Жил-был дьяк с своей дьячихой.
Под конец их жизни тихой
Бог отраду им послал —
Сына им он даровал.
(Начало сказки об Илье Муромце).
В нем горел «огонь национальной жизни» (Белинский), а синтез ума и души, мысли и сердца выражал более высокое время, лирический и патриотический пафос, стихию субъективного дерзания, протест (а может – и бунт!?) против разрушения талантов, принципов «капральства, прихотей и моды», монотонности бытия:
На это скажут мне с улыбкою неверной:
– Смотрите, вы поэт уклонный, лицемерный,
Вы нас морочите – вам слава не нужна,
Смешной и суетной вам кажется она
Поэтический и личный максимализм Пушкина отвергал мертвенность души – полное «обмеление», духовное рабство, скука – совершенно «заеденнной» средой условностей, приличий и невежества; где люди нивелированы, все сглажено и необычно посредственно.
В лироэпической сфере он создал ценности, которые пламенеют вечно. И которые неисчерпаемы, завалов избежав, о чем трепетно поведал русский поэт:
«Так явственно из глубины веков
Пытливый ум готовит к возрожденью
…бытия возвратное движенье»
А. Блок
Сохраняющий собственное лицо среди большой и многоликой толпы, в чужом обличьи, «нагольном тулупе» (Достоевский) не бывающий. не сличимый с ленивым умом толпы (по Фету)
Он обращался к разуму, а не к свахам, корысти и отвлеченным мечтаниями. Как медный всадник, с «думой на челе» (Пушкин) И у него, по грибоедовски., «пламенная страсть… к делам необыкновенным», «замыслам беспредельным»:
Искал не злата, не честей
В пыли средь копий и мечей.
Поэт, практик значительно глубокий, мощный, жизненный. Он не верил в смерть, он верил, что жизнь вечна («жизни нет конца»). Преодолевал трагедии, переводил их в радость, в драматическую радость, плезантность. Для него все было «настоящее» и «теперь».
Образы поэта удивляли и восхищали, приводили в трепет и изумление своей смелостью, лирическим дерзновением и подчас доминировало иррациональное – не смысловое сообщение, а важность настроения, когда чувство абсолютно господствовало над логикой:
где-нибудь в волненье света
Мой глас воспомни иногда…
Он поднял пестрый покров познания, чтобы увидеть глубинный смысл Руси и ее предназначенье, предоставил разуму право и честь быть умнее нравов и вкусов эпохи. Слил в один поэтический кувшин все времена державные и на двери каждой хижины русича повесил звездные подковы надежд и веры. И не позволил никому своенравно направлять Его Слово. Будто с Пушкина, как надвременного