Висталь (том 1). Текелински
и среднего обывателя, определить их отношение, и попытаться сопоставить и понять ту бездну, которая их разделяет.
Итак, несмотря на кажущуюся молодость, жил Висталь на белом свете уже довольно давно. В нём горел тот огонь, который придаёт внешности свежесть, не смотря на подёрнутое морщинами лицо, разуму – остроту, не смотря на ворох бренного опыта, а душе уверенность и игривость, граничащую с азартом, как правило, присущему лишь юнцам, да и то далеко не всем. Этот огонь называют Богом, или Любовью. Ибо и то и другое в своём самом сакральном смысле есть одно и тоже. Ибо как первое, так и второе содержит в себе всю полноту жизни, всю широту мироздания, и отличается лишь тем, в каком именно зеркале нашей «призмы-души» отражаются эти наитончайшие производные нашей чувственной осознанности. Во всяком случае, и то и другое не доступно нашему рефлексивно-практическому или рационально-аналитическому осмыслению, только идеальному, в его символических метафорах. Но с лёгкой руки поверхностных грубых в своих помыслах обывателей, этими понятиями нарекают теперь слишком многое, подчас не имеющее отношение к той волшебной сути, которую несут в себе эти сверх широкие метафизические идеи природы и жизни. Попадая в руки толпы, всё Великое и сверхценное неминуемо опошляется. Дай ценное понятие в руки пошляку, и он непременно его извратит и превратит в обыденную низменность. Ведь он всё и вся, так или иначе, подгоняет под собственное лекало. И всё сверхвысокое, всё изысканное и возвышенное не вписывающееся и не укладывающееся в его «прокрустово ложе», само собой превращается для него в пошлый обыденный хлам, и является, в конце концов чуждым, ненужным и даже вредным.
Способность ценить что-либо, всегда пропорциональна способности чувствовать, – пропорциональна развитию возможностей этого чувствования. А эта «дорогостоящая способность» духа, способность тонко чувствовать внешний мир, достигается длительным трудом предков, спровоцированным изначально необходимостью к выживанию, и впоследствии созревшего в связи с этой необходимостью, совершенства, и его неутолимого желания познать как можно тоньше и глубинней этот мир. И всякая пошлость на самом деле, есть лишь вопрос слабости этого духа, его самых сакральных и самых прогрессивных монад. Одна и та же вещь, одно и то же явление мира, как и одно и то же произведение искусства, для одного будет представляться Великим совершенством, для другого – простым, не несущим в себе ничего достойного, объектом. Так простой подорожник, цветущий у дороги, для совершенного в своих чувствованиях созерцателя, будет являться метафорой сверх поэтического вдохновения!
Если же абстрагироваться от линейности взгляда на становление, как на необходимую фазу вектора прошлого и будущего, и посмотреть с несколько иного угла зрения, то можно сказать, что на самом деле для отдельной личности, для его созерцания, всё это на самом деле путь назад, – к детским чувствам внешнего мира. К тем тончайшим, изысканнейшим