Три родины. Сергей Салтыков
с интересом расспрашивали о городской жизни в Донбассе. При этом удивлялись ее смелости, отправившейся одной, без отца, с таким багажом в дальнюю и трудную поездку. Кроме троих уставших, но до предела возбужденных путешествием детей, мать везла несколько сумок и чемоданов одежды, продуктов, гостинцев и подарков. Я мало уделял внимания их разговорам, так как меня больше беспокоили непрерывно скользящие по металлическому полу кузова ненавистные бидоны, норовящие зашибить ноги, или испачкать новые штаны остатками молока. В добавок, одновременно приходилось защищать от них двух испуганных сестер. Неожиданно поймал себя на ощущении, что меня что-то смешит и веселит до умиления. Без труда определил – это уже знакомый, приятный ушам и сердцу деревенский приволжский говор, на который, незаметно для себя, перешла и мать.
В деревне нас встречает тетка Дуня. Быстро обняв и поцеловав меня, она сразу же переключается на мать и сестер, с громкими, радостными причитаниями, бесконечными поцелуями и объятиями увлекая их в избу. Разгружая багаж, я все время вертел головой, с интересом рассматривая огромные тополя у церковной колокольни, где шумно выясняли отношения грачи и вороны, небольшое стадо свиней, спокойно купавшихся в луже и разгуливавших по главной улице, старые бревенчатые избы с замысловатой резьбой на фасадах крыш и наличниках окон. Это уже третий визит на моей памяти. Многое мне уже знакомо и привычно. Тем не менее, мое детское сердце наполнилось радостью ожидания чего-то нового, доселе неизвестного и необычного.
Лето пролетело стремительно и незаметно. Уже середина августа. Мы успели все. Побывали в гостях у родни в соседних деревнях и поселках, передали многочисленные приветы и гостинцы от уехавших в Донбасс родственников и земляков. Были на пасеке у деда Семена. Я до сих пор не мог сложить о нем однозначного мнения. Высокий и худощавый, с длинными седыми волосами на голове, буденовскими усами и окладистой бородой, при первом знакомстве он напоминал мне Дон Кихота. После непродолжительного общения, я видел в нем уже старца-старообрядника. Расставаясь, был уверен, что видел его портрет на одной из икон в старой бабушкиной хате. Больше всего мне нравилось чаепитие с его участием. Имея большие запасы разных сортов меда, он почему-то считал показателем своего благополучия, наличие на столе не этого вкусного деликатеса, а твердого, кускового сахара. Расколов специальными кусачками грудку сахара на несколько маленьких частей, он неспеша отправлял их в, скрытый густой растительностью, рот и неторопливо запивал несколькими блюдцами чая из старого пузатого самовара. Чаепитие могло растянуться на полтора-два часа. Все это время он разговаривал. Так же спокойно и неторопливо. Иногда трудно было понять, кому из присутствующих предназначались его слова. Порой казалось, что он разговаривает сам с собой. Особо мне запомнился его горький сарказм в отношении сельчан, уезжающих жить в большие города. Он считал, что искать работу и счастье на чужбине – неправильно.