Опыты литературной инженерии. Книга 2. Александр Гофштейн
заросшие «ленивыми» дубками. Этот дуб не растет в высоту более трех-четырех метров и мало опадает зимой. Но разбрасывает по земле жесткие, как жесть, сухие листья цвета кофе с молоком. На ветру дубы не шелестят – звенят, а листья под ногами легкомысленно гремят, как пустые консервные банки. Крутые склоны ручья Бабук сплошь усыпаны остроугольной белой известняковой щебенкой, которая под ногами тоже звенит, но уже по-своему, солидно и отрывисто.
– Смотри кругом, – говорил Шхаев, – большой дерево – нету. Кабан совсем стрелять надо. Ранишь – к тебе побежит, тебя убьет. От кабана, если побежит, на дерево надо. Ищи такой дерево, чтобы был вот так, как рогатка. Сам заскочил – кабан дальше побежал. Шхаев растопырил большой и указательный палец пистолетом, чтобы наглядно показать, «какой нужно дерево».
Не доходя до забора питомника, мы со Шхаевым свернули влево и начали потихоньку подниматься по желобу высохшего ручейка под разнообразные перезвоны листьев и щебня. Метрах в тридцати выше дна долины мы остановились передохнуть, и Шхаев подробно проинструктировал меня, где стоять, куда смотреть, когда и в каком направлении стрелять. А так как Шхаев говорил с сильным абазинским акцентом, выбрасывая из речи слова, которые он считал несущественными, то я не был уверен, что понял все как следует. Главное, что дошло до меня, это то, что кабаны должны пройти вниз по этому желобу мимо наших позиций. И что стрелять нужно, когда они будут проходить и, не дай бог, в ту сторону, где должен был располагаться огневой рубеж Шхаева, а только поперек желоба или вверх от него.
Шхаев ступил на скальный мысок, который в сторону долины обрывался уступом метра в три, разбросал сапогом листья и щебень и сказал мне:
– Тут буду. Иди еще наверх минуты две. Место себе сделай, чтоб стрелять было удобно. Тихо стой, а то мяса у нас не будет.
Дикий кабан, в отличие от домашней свиньи, не занесен мусульманами в черный список. Дикий зверь – благородный зверь. Не ест всякую гадость. Поэтому у нас со Шхаевым было полное единение по части дальнейшего использования добычи.
Как мне и предписывалось, я поднялся по неудобному склону еще выше, продираясь сквозь низкорослые дубки и оступаясь на щебне. Небольшое выполаживание показалось мне подходящим местом для засады. Рядом рос дубок с приличной развилкой, на которую, по рекомендации Шхаева, стоило бы запрыгнуть, чтобы не быть убитым кабаном, если я его ненароком подраню. Петушиными движениями ног, по примеру Шхаева, я разгреб листья и щебень, оборудовав для себя некоторое углубление, в котором можно было даже присесть на склон без риска съехать на пятой точке вниз.
На Кавказе осенью темнота будто бы выпрыгивает из-за угла. Вот только еще можно было любоваться закатом, а через пять минут не видно вытянутой руки! Ветерок почти стих. Успокоились назойливо дребезжащие дубки, стали слышны звуки снизу, по долине Бабук, из аула Эльбурган и недалекого шоссе. С перерывами протявкала собачка, глухо прожужжала машина, долго и недовольно мычала