Опыты литературной инженерии. Книга 1. Александр Гофштейн
падать – колею было отлично видно. Она основательно промерзла, и перемещаться по ней было совсем не трудно. Если бы мы не устали, как цуцики, и не побились при спуске, до турбазы долетели бы минут за десять. Но теперь мы едва плелись по колее: Виктория, неестественно выпрямленная, и я, припадающий на правую ногу. Время остановилось. Я внутренне готовился к встрече с волками, намереваясь дать последний бой. Обидно было, хоть плачь: вот она, турбаза! В ней люди, ружья… Небось, все сидят у камина, Халид Акаев поет песни под бархатную гитару, а нас с Викой прямо у них под боком загрызают волки!
Вот он, мостик через ручей. Мы упали на снег, погрузили лица в воду и начали, захлебываясь, пить, совершенно отрешившись и от волков, и от усталости, и от боли. Прибрежный ледок лопался у нас под руками, рукава пуховок мокли в воде, но какой же это был восторг – наконец-то вволю напиться хрустальной горной воды!
Совсем в другом настроении добрели до соснячка. Свернули в чащу, и тут что-то со страшным шумом рванулось в сторону почти у нас из-под ног! Вика истошно закричала, а я бросился вперед со своим несчастным ледорубом наперевес, предполагая худшее: волки! Слава богу, оказалось, что это не волк, а, кажется, собака. Что она делала ночью за забором – один Аллах знает! С великим трудом, цепляясь кошками за проволоку, мы протиснулись сквозь дырку в заборе. Вика совсем обессилела, и я вел ее по территории турбазы, придерживая под руки, как тяжело раненного бойца. При этом сам кренился вправо, наподобие крейсера с пробоиной ниже ватерлинии.
Не снимая кошек, мы взошли на крыльцо и ввалились в коридор. Удерживать Вику на ногах у меня больше не было сил, и она опустилась на пол, прислонившись к стене. Так и есть: из-за двери комнаты Прусова раздавались гитарные аккорды. Подволакивая раненую ногу, я доплелся до двери, раскрыл ее и, указывая большим пальцем руки себе за спину, пробормотал:
– Там Вика, помогите!
И тоже сел на пол – ноги совершенно перестали слушаться.
Первая помощь заключалась, по мнению многоопытного Леонида Сергеевича, в своевременной анестезии. Нас чуть ли не силой заставили выпить по стакану коньяка, а уж затем приступили к осмотру и «реанимационным мероприятиям». Лариса Качанова занялась Викторией, а Прусов лично – мною. Потихоньку-полегоньку я оклемался до такой степени, что смог связно рассказать все, что с нами приключилось. От начала до бесславного конца.
– Ты время правильно рассчитал? – допытывался въедливый Сеначев.
– Ну, сами смотрите, Геннадий Михайлович: три часа на спуск, это же с полуторным запасом! Кто ж его знал, что склон обледенеет? С утра была оттепель, и днем особо не холодало. Задуло позже. И то еле-еле. Мы, уж простите, ледоруб ваш посеяли. Я в городе верну, у меня есть в запасе.
– Не смей заикаться о какой-то железке! – рассердился Сеначев. – Скажи спасибо, что живы остались! С тебя только пузырек йода – вон извели сколько мадикамента!
У дальней стенки я заметил снаряженные рюкзаки. По всему видать, готовился ночной выход нам на помощь.
– Я не