Разыскания в области русской литературы ХХ века. От fin de siècle до Вознесенского. Том 1: Время символизма. Николай Богомолов
по автографу: РГБ. Ф. 386. Карт. 73. Ед. хр. 14. Л. 4–8. В той же единице хранения л. 1–2 заняты черновиком письма к К.Д. Бальмонту от 4 или 5 июля 1899 г.74, на л. 3 – черновик письма к Шестеркиной от 2 июля 1900 г. (окончательный вариант – с. 625–626), на л. 9 – черновики писем того же периода, но явно более поздних. В ломаных скобках – редакторские дополнения, в квадратных – вычеркнутое. Более сложные случаи авторской работы над текстом (в частности, второй слой правки, сделанный синим карандашом) отражены в примечаниях.
Вот этот сложный текст, написанный скорописью, со множеством сокращений.
Девочка, милая, ландыш моя! когда ты уехала, я как-то осиротел. Москва стала пустой. Одно сознание, что ты здесь, делало ее радостной. О, сколько раскаяний. Почему эти полтора дня я не отдал тебе все сполна! Что значит все иное: что бы ни было там, я [должен был быть с тобой] про<пустил?> возмож<ность> бы<ть> вмес<те>, ласк<ать> тебя, ласк<ать> всю! Боже мой! Боже мой! мы могли провести вместе вечер пятницы и лишний час в субботу75. Я с ума теперь схожу от этой мысли. Сегодня ночью мне снилась ты. Мы были где-то. Ты ушла. Я ждал, что ты вернешься тотчас. Ты не вернулась. Я пошел искать тебя, нашел и [нежно]76 выговаривал: «Мне каждая минута дорога с тобой, а ты уходишь». Да! да! каждая минута! Так было во сне. Но наяву ведь это я ухожу… Девочка, любимочка, стебелек мой весенний, прости меня. Ты больная, ты усталая. [Как я хочу целовать твои ноги77]. Будем верить в будущее, во много-много дней, во много-много поцелуев и ласк. Люблю тебя! люблю! я твой!
Твое письмо, писанное карандашом, что ты больна78, я получил раньше, чем другое, посланное тотчас по приезде79. Прихожу домой, радостно беру твое письмо, открываю [и читаю]. [Девочка] [Ж<изнь> моя, св<етлая> рад<ость>!] ведь подумай ты, что я должен был чувствовать. Я здесь, я отрезан от тебя верстами и многим более неодолимым, я должен сейчас идти хлопотать по дому, [должен работать в Архиве, должен ласкаться с женой, а главное] ехать, ехать домо<й>, где с ласк<о>в<ой> нежностью ждет м<еня> жена, и никому, никому не могу я ни слова сказать о тебе, ни слова! Я должен думать и молчать, и молчать, и молчать. [Этот день прошел, как бред] Я воображаю все, что с тобой, до всех подробностей, всю обст<ано>вку, все лица, все слова, и все, что будет. Перебираю тысячи мелочей. Мучит меня [особенно80] и то, что я знал, что у вас сейчас нет денег. Предложить, послать, но как, но по какому праву, под каким предлогом… Вечером прихожу оп<ять> на Цвет<ной>: еще письмо, твое! С безумной радость<ю> хватаю его… Но это письмо предыдущее, более раннее. И затем опять молчание81.
Молчание! проходят дни, ночи, часы и опять часы. Я ничего не знаю. Я пишу тебе письма, пишу письма как к больной. Может быть, этого не следовало, но не мог же я писать к тебе как к здоровой, зная все. И не мог не писать. Молчать, и ты не будешь знать, что я думаю о тебе кажд<ый> день, кажд<ый> час. И я пишу, но по обязанности
См. публикацию этого письма в следующем разделе нашей книги.
Т.е. 22 и 23 июня.
Слово вычеркнуто синим карандашом.
Вычеркнутая фраза взята в скобки, проставленные синим карандашом.
См. его выше.
Приводим его текст:
Сегодня получила от тебя два письма, дорогой мой, – одно утром, когда отправляла тебе письмо, а другое принесли мне вечером.
Оба письма мне ясно показали – насколько условности связывают человека, связывают незаметными, но крепкими путами.
Перестаю надеяться на твой приезд сюда, – ведь чем дальше, тем невозможней он будет.. Нездоровье жены, невозможность ее оставить… а там уж и август близко – стоит ли ехать? etc. etc…
Прости мне, мальчик мой, – уж очень я измучилась, очень мне тоскливо здесь, страшно мне недостает тебя, твоих ласк любимых, твоей нежности, дитя мое…
Если соберешься, то
В этом письме, как и в предыдущих, – не пишу особенных подробностей о себе и своей жизни. Причина тому – недостаток времени, – мне хочется отослать письмо завтра утром, вот я и спешу дописать эти немногие строки. По-прежнему тишину ночи нарушает тиканье часов, а в окно доносится кваканье лягушек и колотушка ночного сторожа.. Петухи пропели уж давно. Прощай, любимый мой, целую тебя,
Вычеркнуто синим карандашом и им же дальше вписано одно не разобранное нами слово.
«Официальное» письмо от этого дня – см. с. 640.