#температураземли. Ирина Котова
литературе, как известно, было немало врачей. Медицинский опыт для них, однако, имел большей частью значение или специально-профессиональное – то есть помогал изобразить персонажей-врачей (как это было у Чехова – в диапазоне от рассказа «Хирургия» до пьесы «Чайка»), или социально-аналитическое – то есть позиция врача понималась как возможность изучить состояние общества и осмыслить этику отношений врача и пациента как частный случай биологической власти (в терминологии Мишеля Фуко) – и власти вообще. Так было у Викентия Вересаева. Котовой – или, точнее, ее героине или героиням – позиция врача позволяет пережить чужую боль и чужую смерть, не отводя глаза и анализируя. Дает интеллектуальные и социальные ресурсы выдержать в невыносимой ситуации и показать человеческое тело как смертное, хрупкое и требующее защиты.
если патологоанатом задаёт вопрос —
поворачиваю голову в сторону трупа молодой женщины
вчера она обещала
дать номер телефона своего парикмахера
Сьюзен Зонтаг пишет:
…при виде реального ужаса, снятого вблизи, испытываешь потрясение и стыд. Может быть, смотреть на изображения таких предельных мук имеют право только те, кто способен их как-то облегчить, – к примеру, хирурги госпиталя, где был сделан этот снимок, – или те, кто извлечет из этого урок. Мы же, остальные – вуайёры, хотим мы это признать или нет. Всякий раз ужасное ставит нас перед выбором: быть либо зрителями, либо трусами, отводящими взгляд.
Котова со своим женским и врачебным опытом помогает выбрать из этих двух вариантов – третий: научиться жить, помня о боли и этически соотносясь с ней.
Зонтаг пишет прежде всего об образах войн и коллективно совершенных преступлений – таких, как суд Линча. Для Котовой важны более повседневные образы болезней, в том числе ковида; семейного и вообще регулярного унижения; насилия, которое остаетстся незамеченным. Война для современного человека – не экзотика, но эксцесс; Котова делает следующий шаг и показывает повседневное унижение одного человека другим как спектакль власти, который в этом качестве должен быть разоблачен.
Еще один, важнейший аспект денормализации насилия – постоянная память о его укорененности в антропологических катастрофах ХХ века, в первую очередь – порожденных нацизмом, советской репрессивной политикой и колониализмом. В этой памяти о связи тоталитаризма и насилия Котова оказывается неожиданной «побочной наследницей» советских шестидесятников – только не поэтов, а скорее братьев Стругацких или кинорежиссеров – таких, как поздний Козинцев (шекспировские фильмы) и поздний Михаил Ромм («Обыкновенный фашизм») – и американских поэтов-битников.
ты застала голод? – спрашивает в украинском автобусе
одна девочка у другой
будто