Времена и пространства. Геннадий Локтев
Я считал, что дела наши стали выправляться. Давно его не было. И что он тебя достает? Пора бы и честь знать!
– Ну, почему достает? Он же мой дедушка.
– Ну-ну, не буду спорить. Простой вопрос тебе, сколько же ему ныне лет?
Не дожидаясь моего ответа, доктор поднимается, чего-то негромко говорит медсестре, та делает пометки в своей тетради, врач идет дальше.
Вот это вопрос! А я и не знаю, сколько ему сейчас лет. Восемьдесят? Девяносто? Да хотя бы и сто! На что он намекает? Дедушка жив. Я чувствую его материальность. Она в его фразах, она в его усах, она в его ладони.
Сергей Владимирович, по привычке, после меня хотел присесть к кровати Забавника, но та постель уже пуста, пустует она почти неделю. Доктор проходит к следующему больному.
В субботу с Забавником случилось что-то страшное. Около него, лежащего на полу, сначала покрутились медсестра, потом пришел дежурный врач, после чего Забавника санитары перенесли из нашей палаты куда-то в другое место. А куда его можно от нас перенести? Мне санитарка тетя Вера не ответила, где теперь наш сосед, лишь грустно улыбнулась, провела ладошкой по моим волосам.
– Лежи. Не думай ни о чем. Поправляйся! У каждого своя дорога! Конец этой дороги у всех один.
Понятно.
Жаль Забавника. Хотя он сильно досаждал иногда. Все равно жалко.
Он появился здесь позже всех соседей по нашей палате и почти раньше всех нас покинул ее. Тощим он был до невозможности. Казалось, на его голый скелет взяли и просто набросили кожу. Не натянули, а небрежно накинули. Кожа была слишком велика для этого скелета поэтому где только могла, она свисала складками. И под подбородком, и на щеках, и на оголенных тонких костях рук.
Забавник совершил преступление. Он несколько лет назад выстрелил из охотничьего ружья в свою жену, застав ту с посторонним мужчиной. Хреновым он был стрелком, попал в незадачливого любовника. Мужчина отделался тяжелым ранением, но выжил. Забавника же, конечно, посадили.
Он не выдержал и двух лет своего наказания. Серьезно чем-то заболел. Его перевели из мест заключения в спецбольницу, а потом и к нам.
Забавник мало двигался, редко перемещался, ел мало. И его тень не была бы помехой остальным обитателям этой палаты, если бы не каждодневные вечерние разборки его с самим собой. Голос Забавника был визглив и очень неприятен. Он заводился часам к восьми вечера, в течение примерно часа читал сам себе нравоучения и тут же сам с собою спорил.
Он никогда не опускался до разговора с нами, по-видимому, общение с самим собою ему доставляло куда большее удовольствие.
Если на дежурстве была медсестра Светлана Николаевна, то рассуждения и нравоучения нашего соседа прекращались достаточно быстро. У той, наверное, шприцов с волшебным эликсиром было в запасе больше, чем у остальных медсестер. Другие же медицинские работники даже не приходили к нам при беседах Забавника с собственной персоной. В течение часа, а то и двух, нам приходилось слушать его визгливые проповеди,