Великая Ордалия. Р. Скотт Бэккер
обезумевшая, сотрясаемая рыданиями, выкрикивающая его имя игривым мелодичным тоном. Такой-то и застанут ее неотесанные захватчики, осознавала часть ее души. Такой фаним увидят благословенную императрицу Трех Морей – одинокую в собственном дворце, воркующую, визжащую, гогочущую, растерзанную на куски оскалившимся миром.
Она бежала, пока нож еще не чиркнул сзади по ее горлу, пока еще наконечники копий не обагрили ее бока. Она бежала, пока сами ступни ее, все стремившиеся умчаться друг от друга, не превратились в обеспамятевших от страха беженцев – пока собственное дыхание ее не стало казаться зверем, скакавшим рядом, вывалив красный язык.
Кел!
Она упала, не столько споткнувшись, как обессилев. Пол отпустил ей пощечину, ободрал колени – а потом усмирил боль своей бездонной прохладой.
Она лежала задыхаясь, медленно поворачиваясь.
Она слышала все прежние звуки, негромкие голоса придворных и министров, смешки щеголей из благородных родов, шорох нелепых подолов, топот босых рабов. И она увидела его, идущего навстречу, хотя внешность его была ей знакома только по профилю, оттиснутому на монетах: Икурей Ксерий шел рассеянной поступью, нелепый в расшитых золотом шелковых шлепанцах, скорее насмешливый, чем улыбающийся…
Резко вздохнув, она подскочила.
Издалека сквозь вереницу опустевших залов сочились мужские голоса:
– Благословенная императрица! Благословенная!
Инкаусти?
Окинув полумрак взглядом, она поняла, что лежала на полу в вестибюле Верхнего дворца.
Эсменет выпрямилась, ощущая утомление всем телом. Подошла к ряду дубовых панелей, ограждавших противоположную колоннаду, отперла запор, отодвинула одну секцию и, прищурясь, посмотрела на широкий балкон. Возле уютного мраморного бассейна чирикали и ссорились воробьи. Пастельных цветов небо пульсировало обетованием воздаяния и войны. Распростершийся под вечной дымкой Момемн пронизывал расстояние своими улицами и домами.
Дымные столпы поднимались над горизонтом.
Черные фигурки всадников рыскали по полям и садам.
Беженцы толпились у ворот.
Стонали рога, но звали они, или предупреждали, или смеялись над ней, она не знала… да и не смущала себя такими мыслями.
Нет…
В душе каждой матери обитает нечто безжалостное и жестокое, рожденное эпидемиями, бедствиями, сожженными детьми. Она была неуязвима; немилосердная реальность мира могла сколько угодно обламывать свои ногти, мечтая вцепиться в нее. Отвернувшись от балкона, Эсменет возвратилась в сумрачные недра дворца с какой-то усталой покорностью – словно играла в некую игру, но давно уже потеряла терпение. Она не столько утратила надежду, сколько отодвинула ее в сторону.
Высокие двери в имперский зал аудиенций были распахнуты настежь. Она вошла, крохотная под взмывающими вверх каменными сводами. Представив себе всю тяжесть, подвешенную над ее головой, обитавшая где-то в глубине ее души сумнийская шлюха удивилась, что это здание могло быть ее домом, что живет она под выложенными золотом и