Великая Ордалия. Р. Скотт Бэккер
уже едва ли не взвизгнул Пройас.
Саубон повел плечами, откинулся назад.
– Я думаю, что он испытывает нас… готовит к чему-то…
– Так значит он – пророк!
При всем уме и своего рода варварской нескромности Коифуса Саубона ему было присуще стремление доминировать над равными. Он позволял себе ухмыляться даже в присутствии своего святого аспект-императора. Однако теперь первое облако неподдельной тревоги затуманило его взгляд.
– Ты жил в его тени не меньше меня. – Короткий смешок должен был изобразить уверенность. – Чем еще он может быть?
Дунианином.
– Да… – отозвался Пройас, ощущая, как его одолевает дурнота. – Чем еще он может быть?
Таковы некоторые люди. Они будут смеяться, будут отвергать просьбу, которую слышат в чужом голосе, чтобы лучше спрятать собственную нищету. Им необходимо время, чтобы отложить эфемерное оружие и панцирь двора. Два десятка лет обитали они с Саубоном в свете откровения Келлхуса Анасуримбора. Двадцать лет они исполняли его приказания с бездумным повиновением, предавая мечу немыслимое количество ортодоксов, воспламеняя плотские вместилища обитателей Трех Морей. Вместе они творили все это, правая и левая рука святого аспект-императора. Оставив жен и детей. Нарушая все прежние законы. И все это время их смущало только трагическое безрассудство убитых ими. Как? Как могут люди отводить взгляд, когда свет Господень настолько очевиден?
Да, они вляпались в это дело совместно, и даже гордый и порывистый Коифус Саубон не может отрицать очевидного.
– Я понимаю это так, – неторопливо обдумывая слова, проговорил король галеотов и экзальт-генерал, – он готовит нас к какому-то кризису… Кризису веры.
Святотатственно и даже богохульно приписывать тактические соображения своему господину и пророку. И тем не менее это казалось разумнее, трезвее, чем заледеневший поток его собственных мыслей.
– Почему ты так говоришь?
Саубон поднялся на ноги и рассеянным движением провел пальцами по голове.
– Потому что мы – живое писание, для начала. A писание, если ты не заметил, основывается на горестях и несчастьях… – Снова догадка, снова проникновение в суть того, что означают слова, для чего они предназначены. – И еще потому что он сам говорит это. Он редко говорит что-либо, не сославшись на Кельмомаса и участь древнего аналога Великой Ордалии. Да… что-то грядет… Что-то такое, о чем знает только он сам.
Пройас, не смея дохнуть, глядел на него. Казалось, что он не может шевельнуться, не разбередив память о собственных синяках.
– Но…
– И спустя столько времени ты все еще не до конца понимаешь его?
– А ты понимаешь?
Саубон взмахнул рукой, как делают раздраженные вопросами галеоты.
– Ты считаешь меня упрямым. Наемником. Не ровней тебе. Я знаю это – и он тоже знает! Но я не обижаюсь, потому что считаю тебя упрямым и нестерпимо благочестивым. И мы постоянно соперничаем между собой, каждый тянет веревку совета в свою сторону…
– И что же?
– А то что это театр! – воскликнул Саубон, широко