Вальхен. Ольга Громова
Я не пошла в воду. Как-то неловко – не в купальнике, а в нижнем белье. Но некоторые девчонки рискнули и вслед за ребятами тоже в море полезли. И, кажется, никто не обратил внимания, в чём они купаются. Всем было весело.
Хорошо всё-таки жить у моря! Я люблю наш причудливый город, который состоит из таких разных частей, будто совсем разные города собрали и сложили вместе. И широкий мелководный залив люблю, и лиман, который поражает приезжих тем, что в нём почти невозможно утонуть. Не представляю, как бы я могла отсюда уехать. Но ведь если думать об институте, то уезжать придётся. Надо решить наконец, чего я хочу.
И ещё вопрос, потянем ли мы плату за институт. Там же вообще годовая оплата 300–400 руб. Чуть не вдвое больше нашего месячного бюджета! Слава богу, что это только через год. Может, ещё что-то изменится. Завтра воскресенье, зайду к тёте Лиде посоветоваться насчёт работы. Родителям пока говорить не буду, а то мама станет переживать, что я не отдохну перед десятым классом. Попозже скажу.
Валя
Воскресенье
В воскресенье ровно в девять утра (не опаздывать! – велел накануне строгий Маринин папа) Валя вместе со старшим братом Мишей стояли у квартиры Ковальчуков в военном городке. Открыла на звонок Маринка и с порога, не успев поздороваться, стала выкладывать новости.
– Во-первых, мы ни на какой аэродром сегодня не едем. За папой утром рано-рано штабной адъютант примчался – вызывают его куда-то. Папа ничего не сказал, форму надел, собрался и пулей выскочил. Велел радио слушать. А по радио – вообще ничего. Обычные воскресные передачи, даже новостей не передают. А во-вторых, сейчас сказали, что будет важное правительственное сообщение. Но это ещё когда… в двенадцать только… А пока ничего не понятно. Отец запретил нам выходить из дома. Санька надулся и вон в комнате сидит. Ясно только, что мы никуда не едем.
Вышла в прихожую Маринина мама.
«Вот о чём говорят „на ней лица нет“», – подумала Валя. Жена лётчика Ковальчука, красавица Оксана Петровна, нынче походила на тень. Огромные, обычно яркие и улыбчивые карие глаза, казалось, почернели, а смуглое лицо под тёмными косами, уложенными венцом вокруг головы, было не просто бледным – почти серым.
– Тётя Оксана, что случилось?
– Сама не знаю, ребята. Но что-то очень нехорошее. Идите-ка вы домой да скажите родителям, чтобы в двенадцать радио включили.
Миша и Валя простились и помчались домой.
Пока рассказали маме, что узнали у Ковальчуков, пока стали строить новые планы на выходной, пришёл из жилконторы[13] строгий дядька и велел наклеить на окна полоски бумаги, ткани или бинтов. Объяснил как – по диагонали крест-накрест.
– Что, всё-таки война? – упавшим голосом спросила Анна Николаевна.
– Какая война?! Не сейте панику понапрасну! Велено в профилактических целях. Возможно, будут учения или что… откуда я знаю! Сказано – надо делать.
– Гул такой ночью стоял, будто тяжёлые