Механическое сердце. Искры гаснущих жил. Карина Демина
деньги, конечно, аргумент, – как сам Грент выражается, но голова всяк дороже. Таннис еще слишком молода, чтобы с пеньковой вдовушкой знакомство свести. И Грент, чувствуя ее сомнения, нацарапал что-то на бумажке, а бумажку сунул в ладонь.
Сумма была… да у Таннис и вообразить такие деньжищи не получалось.
Если все выйдет, то… то она уберется из Нижнего города, прикупит себе квартирку на другом берегу, а то и вовсе от воды подальше. Платье красное с кружевами и бантом на всю задницу – Таннис видела такое в витрине. И маленькую собачку, чтобы как в той книге про любовь.
На бумажном клочке, который Таннис мяла, стараясь стереть страх, жила ее мечта. Пусть немного корявая, но какая уж есть. И разве она не заслужила немного счастья? Или хотя бы тихой спокойной жизни, чтобы никто не орал за стенкой пьяным голосом, не плакал, уговаривая прилечь, не заходился кашлем… без завода, отупляющей работы и вечерних посиделок с кислым пивом и похабными шутками, в бесплотной попытке ощутить себя живой.
– Я… – Таннис провела языком по губе и бумажку сунула в карман. – Я согласна. Только, Грент, если меня возьмут, то не думай, что я молчать стану.
– Не думаю. – Ладони Грента легли на плечи. Они были тяжелыми, и… неприятно. Даже сквозь свитер и рубаху неприятно. Таннис хотела стряхнуть его руки, но замерла. – Тебя не поймают, если сделаешь все правильно.
Он наклонился и, стянув косынку, поймал губами рыжеватый локон. Таннис отшатнулась, едва со стула не слетев.
– Ты чего творишь?
Патрик, увлеченно перебиравший шестеренки – под неловкими его пальцами рождался новый удивительный механизм, – ничего не заметил. Он мурлыкал, и гортанные эти звуки уговаривали железо слушаться. И ведь слушалось.
Человека.
Хотя… как знать, может, есть в Патрике и их кровь, разбавленная только.
– Ничего, Таннис. – Грент гладил шею, и Таннис замерла.
А ведь шея грязная.
Нет, Таннис за собой следит. И вчера она в общественную умывальню ходила, а сегодня перед тем, как сюда отправиться, ополоснулась холодной водой. Но все равно, шея-то грязная, и рубаха под свитером не первой чистоты. У Грента вон, все кипенно-белые, накрахмаленные до хруста. А у нее на груди пятно: папаша разлил свое пойло. И пусть Таннис вымачивала рубаху в щелоке, терла ее зеленым мыльным камнем, пятно не отошло.
…пахнет, наверняка, перегаром, пусть бы сама Таннис и не потребляет. Дымом. Мокрой овечьей шерстью, к вони которой Таннис вроде и привыкла, но теперь вдруг ощутила ее наново. Щелочью.
Потом.
– Ты очень напряжена, девочка, – ласково сказал Грент.
И руки переместились на спину. Он просто гладил, вверх и вниз, и эта странная ласка заставляла Таннис выгибаться в попытке избежать прикосновения.
– Отвали.
Не услышал, но напротив, подвинулся ближе. А руки вдруг оказались под рубашкой. И сквозь полотно перчаток Таннис ощущала их, теплые, надушенные…
…отвратительные.
– Ничего страшного не произойдет…
Конечно,