Шалости нечистой силы. Татьяна Гармаш-Роффе
нитроглицерин и попробовать запихнуть ему в рот! Толя без сознания, рассосать его не сможет, но ведь таблетка потихоньку и сама растворится?
Нитроглицерин нашелся в прикроватной тумбочке. Вера сумела вложить таблетку в приоткрытый рот Анатолия. Таблетка выпала. Вера снова вложила в рот таблетку, на этот раз поглубже. Затем разрезала витки липкого скотча, которыми Анатолий был привязан к креслу, отнесла их в мусорное ведро.
И села у его ног ждать «Скорую».
Что почем
Марина была до отвращения богата. Вернее, богат был ее отец, но ей ни в чем отказу не было – у нее всегда были и щедрые «карманные», и безотказная кредитка, соответствовавшая неиссякающему счету в банке. Отдельно оплачивались ее дорогостоящие прихоти, такие, как поездка в Австралию или Калифорнию. Короче, не жизнь, а малина.
Однако малина была с гнильцой. Марине ее богатство казалось этаким наркотиком – и кайф, и привыкание, и тяжкое похмелье, и нет сил отказаться… Эйфория бездумных трат и чувство гадливости. Легкость жизни и тяжесть мыслей. Красивые вещи как следствие некрасивых поступков…
Марина не любила деньги. То есть она, разумеется, любила их тратить. Она была девушкой неглупой, отнюдь не ханжой, и превосходно понимала, что деньги дают свободу. Во всяком случае, ей. Папе было хуже: это ему нужно было эти деньги зарабатывать, а следовательно, свободы никакой у него не было, наоборот, сплошная зависимость – от нескончаемых дел, от партнеров, от «наездов» всех желающих поживиться за его счет, от взяток и подмазок нужных людей…
Марина старалась не слишком вникать, как и что именно делает папа, поскольку вся эта его деятельность – как, впрочем, любая другая деятельность, связанная с крупными доходами, – дурно попахивала. А когда запах начинал долетать до нее, то ей сразу казалось, что это трупный запах. Конечно, папа никого не убивал, он работал в финансовых сферах и что-то там умело крутил, но… Как говорила мама, когда была жива и когда папа хвастался первыми успехами в бизнесе: «…А совесть не боишься потерять, Володя?» Мама была филфаковкой, и ее представления о добре и зле были вскормлены великой и совестливой русской литературой – и ограничены ею же.
– А ты в бедности хочешь жить, Ася? – в тон ей отвечал папа. Тогда он был простым банковским служащим на весьма скромной зарплате и только начинал входить в «сферы», оцененный и приближенный к значительным лицам за профессионализм и предприимчивость. – И дочку хочешь растить в нищете? Она тебе, думаешь, спасибо потом скажет? Еще полгода назад мы даже мечтать не смели о том, что сможем ей Барби купить! А теперь посмотри – кукол у нее навалом, самых лучших, и сама одета, как куколка. Ты думаешь, будет справедливо ее всего этого лишить? – припирал папа маму в угол.
Дочка была мощным аргументом, и мама сдавалась.
Со временем папа от финансового специалиста плавно перешел в самостоятельные бизнесмены; мама от статуса преподавателя и кандидата филологических наук перешла в безработные: это были годы, когда вузы опустели и преподаватели гуманитарного