Тот, кто ловит мотыльков. Елена Михалкова
костюме, с коротко стриженными густыми светлыми волосами, собранными в хвостик. Маша знала, что она вдова, что ей около пятидесяти и что не работает она по инвалидности. На ее вечно грязной «Ниве» с прицепом был кривовато прилеплен желтый знак с человечком в инвалидной коляске. Со стороны о нездоровье догадаться было невозможно. Под ее руками все цвело и зеленело. В теплицах вызревали огурцы с помидорами – в достаточном количестве, чтобы дальняя родня Беломестовой могла продавать их на рынке в Смоленске. Она держала кур и двух коз, таких же грязных, как ее машина, и раз в пару лет привозила в Таволгу бог знает где подобранного чахлого мужичонку. Мужичонка, пожив немного простой жизнью на свежем воздухе, либо набирался сил и сбегал, либо окончательно скисал – и тоже сбегал.
Беломестова, по словам Татьяны, была женщиной прямолинейной и довольно жесткой. Она не терпела алкоголиков, курильщиков, бездельников, дебоширов и «стрекулистов». Под определение стрекулиста попадал, например, предприниматель Аметистов. Их с Беломестовой связывала какая-то давняя история, которая привела к тому, что у Аметистова в Таволге появился злопамятный враг.
– Добрый вечер, Полина Ильинична.
– Здравствуй-здравствуй, Машенька. – Загорелое лицо Беломестовой осветилось приветливой улыбкой. – Что ж не заглядываешь, не рассказываешь, как дела. Скучно тебе у нас, наверное?
– Нет, что вы! Просто работы много. – Маша не стала уточнять, какой именно работы, потому что призрак непереведенных глав преследовал ее и здесь. – Полина Ильинична, я вас надолго не отвлеку…
– А чего ж, – удивилась Беломестова. – У меня дела переделаны, я как раз чаевничать собиралась. Пойдем, угощу тебя.
У жителей Таволги, похоже, было какое-то предубеждение против гостей в доме; вот и теперь Машу не провели внутрь, а посадили за самодельным столиком на улице, под липой. Было, однако, тихо и хорошо. На перилах крыльца трехцветная кошка дремала, подрагивая кончиком хвоста. У вазочки с вареньем сидела поздняя муха, молчаливая и сосредоточенная, как самурай, собирающийся сделать сеппуку.
Беломестова принесла чайник, поставила перед Машей стакан в мельхиоровом подстаканнике, а себе большую белую чашку с нарисованным петухом.
– Печенье наше, местное, свежее. Угощайся, не стесняйся. Вы, молоденькие, все, поди, на диетах сидите.
Беломестова держалась приветливо, может быть, даже с несколько искусственной любезностью, однако Машу не оставляло ощущение, что ее внимательно изучают. Напевности и некоторой умильности речи противоречил испытующий, проницательный взгляд Беломестовой.
Поначалу Маша собиралась притвориться, будто зашла перекинуться со старостой парой слов, спросить ее совета о курах и лишь затем перейти к тому, что ее волновало. Но сейчас, видя, что за ней наблюдают, она передумала. Сама того не зная, Маша последовала рабочей тактике собственного мужа: пошла напролом.
– Полина Ильинична, я искала могилу Марины Мякининой. Где ее похоронили?
Беломестова едва не уронила чашку.
– Марины?