Голубой горизонт. Уилбур Смит
путешествие тянулось всю ее жизнь. Даже теперь, когда наступил отдых от открытого моря и «Чайка» стояла на якоре в Столовой бухте, воспоминания о пережитом продолжали ее преследовать. Она забиралась поглубже в свое убежище под пушкой и содрогалась, когда в ее памяти вспыхивала очередная картина, вонзаясь в нее, как острый шип. Толпа людей, сбившаяся вокруг нее. Их было так много, что они занимали каждый квадратный дюйм палубы, и не существовало возможности избежать соприкосновения с другими грязными телами, по которым ползали вши. В бурную погоду из ведер с фекалиями выплескивалось содержимое, растекаясь по переполненной палубе. Эта вонючая грязь пропитывала одежду женщин и их тонкие хлопковые одеяла, когда они лежали. В редкие спокойные дни команда накачивала насосами морскую воду через люки, и женщины должны были, стоя на коленях, скрести доски грубыми кусками пемзы. Конечно, это ни к чему не приводило, потому что при следующем шторме палубу вновь заливало грязью. На рассвете, когда открывали люки, женщины по очереди выносили зловонные деревянные ведра вверх по трапам на палубу и опорожняли их в море, а команда и надзиратели насмехались над ними.
Каждую субботу, в любую погоду, заключенных выгоняли на палубу, и стражи стояли вокруг них с заряженными мушкетами. Женщины, в кандалах и рваных полотняных рубашках, дрожали и обхватывали себя руками, пытаясь согреться, их кожа синела и покрывалась пупырышками от холода, а голландский пастор-реформист обличал их в грехах. Когда это издевательство заканчивалось, матросы ставили на палубе полотняные ширмы и женщин группами загоняли за них и обливали водой из корабельных насосов. Луиза и еще несколько самых брезгливых женщин снимали платья и старались как могли смыть с себя грязь. Ширмы дрожали на ветру и почти не создавали уединения, и матросы, стоявшие у насосов или у поручней наверху, свистели и отпускали грязные шуточки:
– Гляньте-ка на вымя вон той коровы!
– Да в ее волосатую бухту корабль зайти может!
Луиза наловчилась прикрываться мокрой одеждой, сгибаться пониже, прячась за других женщин. Редкие часы мытья стоили унижений, но, как только ее тонкое платье просыхало и оживали поселившиеся в нем вши, она снова начинала чесаться. С помощью своего бронзового клинка она вырезала из обломка древесины расческу с пятью зубьями и каждый день по нескольку часов вычесывала насекомых из своих длинных золотых волос и с волос на теле. Ее жалкие попытки поддерживать чистоту тела казались другим женщинам проявлением особого высокомерия, и это приводило их в ярость.
– Поглядите-ка на эту принцессу крови, опять она за свое! Чешет свои волосья!
– Ну да, она же лучше всех нас! Собирается выйти замуж за губернатора Батавии, когда мы туда доберемся, вы разве не знаете?
– Ты нас пригласишь на свадьбу, принцесса?
– Недда будет подружкой невесты, да, Недда?
Яркий шрам на толстой щеке Недды изгибался в гротескной усмешке, но глаза женщины переполняла ненависть.
Луиза