Голосов овраг. Александр Салангин
2-3 часа. Возвращается с парой подобранных фантиков, которые бросает мимо урны. Розалина обхаживает парковые цветники и время от времени что-то стримит в разбитый айфон, что именно – не разобрать. (Позднее я узнал, что в сети она Рокси и бложит только в Ютуб, очень высоко себя неся и считая, к примеру, ТикТок несерьёзным форматом: рассказывает, как выжить на зарплату коломенской садовницы – рассказывает с успехом (канал «По чему, я москвичка», 22,3К подписчиков). Факт её блогерства скоро выйдет на первый план.)
Стёпа, грустный молчаливый гигант с сенбернаром. Днями стоит на берегу ручья, отирая со лба пот ручищей ненормального размера и глядя в тёмную зелень. В вечерние часы сливается с ней (поло Gant глубокого изумрудного колера и пижонские штаны в тон).
Олег. Зожник. Носится по парку по сложным неевклидовым траекториям дни напролёт, как марафонец в огромной ленте Мёбиуса. Своего рода экстремал: пробегая мимо двух мамаш, всегда многозначительно подмигивает, чем их очень смущает. Сам тоже блондин, глаза речного цвета.
Леонид. Сосредоточенный чел лет сорока в стиранном хаки. Громко говорит по телефону, постоянно кого-то отчитывая. В запальчивости может драматично возопить «Братие, да какого ж… вы творите-то, аспиды?», при приближении же мамаш с колясками понижает голос и прекращает ругаться – на несколько мгновений. Тоже часто уходит в глухие заросли – наверно, телефонные тайны не любят чужих ушей.
Виталий, мечтательный коммунист, чёрный от старости.
Первым, к кому я решился подойти, был человек с сенбернаром. Молчаливые люди – самые сумасшедшие, потому и к чужому безумию отнесутся с пониманием, расчёт был, собственно, такой.
– Здравствуйте, – просто сказал я. – Не поймите неправильно. Кажется, я знаю, чего вы здесь выжидаете.
Признаться, я боялся оказаться правым. И конечно, оказался правым.
– Значит, поняли… – Скромный улыба-здоровяк будто ждал моего вопроса. Он покосился на выцветающий рекламный щит «Легенды Голосова оврага» прямо над нашими головами. – Ну, а чем мы, в самом деле, рискуем? Что особо ценного в этом времени, чего не будет в том?
Он обернулся к оврагу и сделал широкий жест.
– Заросли знатные. – Мой собеседник, казалось, проговаривал текст, который сам себе уже тысячу раз сообщал в уме. – Идти к истоку, даже по бурелому, четверть часа. По тропинке – вообще пять минут. За это время туман не рассеется. Не успеет. Вот, собственно, и всё. Ждём-с!
– А вы разговаривали с… ними? – я кивнул в сторону нервного коротышки и двух мамаш, которые были в поле видимости в этот момент. Вопрос его не удивил.
– Мы здесь все друг друга знаем, но не разговариваем. Смысл? Обсуждать нечего, только ждать остаётся. Признаться, удивлён вашим любопытством и многословием. Это необычно. Писатель? – Он на всякий случай смерил меня взглядом – впрочем, слишком добрым, чтобы на него обижаться.
Наверно, ему стыдно признаваться кому бы то ни было. Даже столь очевидным соратникам по мечте…
– Не