Милинери. Елена Чумакова
за ужином, Богдан молча положил перед Софьей газету «LE SPECTATEUR ORIENTAL», изданную на французском языке. Среди прочих новостей была заметка о том, что после вывода войск Антанты, Добровольческая армия Врангеля не удержала Крым. Красные заняли весь юг России, повсеместно установлена советская власть. Там же говорилось о «красном терроре», о массовых расстрелах белых офицеров и дворян, не успевших покинуть Крым.
У Софьи все поплыло перед глазами, как сквозь вату доносился голос Богдана, убеждающий, что не следует отчаиваться и терять надежду.
– Твои родные вполне могли попасть на корабль, идущий в Грецию, на Кипр, в любой другой порт на Черноморском или Средиземноморском побережье. Скорей всего, так и получилось, ведь у них было время для эвакуации, – успокаивал он ее.
Но Соня понимала, что даже здесь, в Константинополе, разыскать человека, с которым разминулся, почти невозможно, что уж говорить про всю Европу! И шансов вновь увидеть родные лица, обнять маму, отца, брата практически нет. Эта статья словно подвела черту под ее прежней жизнью. Там, за чертой, остались девичьи мечты, тепло семейного очага, любовь близких, так и не сбывшиеся надежды, а здесь пустота, ночные кошмары, безразличие чужих людей и совершенно неясное будущее. Дни потеряли смысл. Незачем было ходить в порт, нечего ждать. Часами сидела Софья у окна, уронив на колени руки, и глядя в одну точку. Перед ее мысленным взором всплывали картины недавнего прошлого: утро в их имении, матушка с Агашей на веранде, перебирающие вишню, запах варящегося варенья, поездки верхом на дальнюю пасеку с отцом, его раскрасневшееся, веселое лицо, братья и Серж, играющие в лапту на лужайке. Тогда для Сонечки это были просто обычные летние дни, мечты уносили ее в будущее, казалось, что счастье где-то там, впереди. Теперь, оглядываясь назад, она понимала, что это и было счастье, ушедшее безнадежно.
Однако новые проблемы вывели Софью из состояния апатии. Безденежье грозило голодом и бездомностью. Холодный зимний ветер выдул с набережных и площадей праздную состоятельную публику. Никто не заказывал портреты, картины продавались плохо. Чтобы заплатить за гостиницу, купить самое необходимое, приходилось закладывать золотые монеты и кольца из заветного пояска. Сначала Богдану удавалось выкупить и вернуть ей заложенную вещь, но потом его заработка уже не хватало на это, и фамильное золото уходило в ломбард безвозвратно.
Как-то за ужином Богдан, мрачно катающий хлебный шарик по столу, прервал затянувшееся молчание.
– Надо что-то решать, как-то выбираться в Европу. Здесь я никому не нужен, не удается зацепиться… чужие обычаи, чужой язык. Париж, Париж… Париж недосягаем… пока. Попасть бы в славянскую страну, и язык легче выучить, и русское эмигрантское сообщество поможет на первых порах.
– А я? Со мной как же? – испуганно спросила Соня.
– Ну, вместе, разумеется. Тебе одной здесь оставаться никак нельзя. У тебя здесь только два пути: в лучшем случае в гарем, в худшем, сама понимаешь, в бордель.