Демоны Микеланджело. Джулия Бьянки
кел и бросил в самую середину. Залились тревожным звоном колокола, по толпе прошел гул, многие опустились на колени. Пламя набирало силу под звуки причитаний и молитв, столб дыма вытянулся к самому небу. Ветер перемешивал его с дымом другого костра, разложенного у городской стены, рядом с карантинным бараком. Прикрыв лица пропитанными уксусом тряпицами, служки из монастырского госпиталя сжигали завернутые в холщевые саваны тела. Все эти люди скончались от морового поветрия, грозившего опустошить город быстрее самой жестокой вражеской армии.
Ветер подхватывал жирные хлопья пепла и уносил прочь, но ему было не под силу добраться за реку, туда, где располагались виллы состоятельных флорентийцев. Синьор ди Буонарроти, подающий надежды скульптор, распахнул створки окна, высунулся наружу. Воздух в пригороде оставался прозрачным и чистым, каким бывает только перед грозой.
– Вам хорошо видны костры, Микеле? – спросил его хозяин виллы – молодой синьор по имени Филиппе Джованни ди Франческо. В силу давнего знакомства он имел привилегию не называть своего гостя полным именем – Микеланджело. – Многие верят, что все грехи исчезают в очистительном пламени, особенно если сжечь нечто дорогостоящее. Даже артисты ходят слушать проповеди этого неистового святого отца, Савонаролы. Говорят, синьор Боттичелли настолько впечатлился, уверовал и бросил в огонь три полотна собственной кисти.
– Невелика потеря, – буркнул гость. Он невысоко ценил работы коллег, мало интересовался происходящим в городе, а окно открыл только за тем, чтобы разглядеть запущенный сад и особняк по соседству.
– Полагаете? Матушка считает, работы Алессандро недурны, и хочет заказать ему алтарь для нашей фамильной часовни. – Семейство де Розелли, из которого происходил Филиппе, было почти таким же старинным как развалины римских укреплений и почти таким же состоятельным, как лучшие банкирские дома Флоренции. Молодой человек был последним отпрыском этого почтенного рода, в силу возраста он давно перестал нуждаться в опекунах, однако вдовая родительница сохраняла большее влияние на сына.
– Филиппе, поверьте, друг мой, ваша матушка заблуждается, как и многие другие. Я открою вам главный секрет этого заблуждения. Любая живопись – пустая трата сил и средств, у красок слишком много врагов. Всякого пустяка достаточно, чтобы испортить картину: искра из камина, копоть от светильников, летняя жара, грызуны, солнечный свет, и, разумеется, сырость… – для пущей убедительности он выставил руку за окно, поймал в ладонь крупную дождевую каплю. Вода оказалась по-осеннему холодной, пришлось торопливо стряхнуть каплю на мозаичный пол. – Что угодно способно исказить цвета до неузнаваемости, заставить лак растрескаться, а грунт осыпаться, неважно написана картина на холсте или на доске. Только камень способен сохранить совершенство в веках! Древние понимали это лучше нас: имена античных гениев сохранились только потому, что были высечены ими на скульптурах. – Он оборвал фразу и снова повернулся к окну. – Я слышал, ваш сосед – человек большой учености и собрал недурную коллекцию древних редкостей. Вам приходилось ее осматривать, Филиппе?
– Осматривать? Нет, – молодой человек откинул золотые локоны и покачал головой, добавил для убедительности. – Я даже самого мессира[1] Бальтасара видел всего пару раз. Многие считают его…э… как это правильно назвать по-латыни? – в поисках подходящего слова Филиппе провел холеной ладонью по тесненным корешкам фолиантов, выставленных рядами на специальных полках. – В общем, сосед человек макамбрического склада.
Незнакомое слово заставило поморщиться экономку – синьора Симона Косма, дама желчного нрава и невообразимой худобы, из-за которой ей приходилось постоянно перешивать платья, подаренные хозяйкой. Впрочем, спина синьоры Косма всегда оставалась прямой, а подбородок надменно выпяченным вперед, она вполне могла сойти за синьору из общества, но дурная привычка шмыгать носом и деревенский выговор с головой выдавали бывшую кухонную прислугу. Опасаясь града, синьора Косма скомандовала супругу – здешнему управляющему – запереть все ставни и теперь проверяла, как выполняется его указание. Безо всяких церемоний – совершенно как мешавший стул или пюпитр для книг – она отодвинула гостя от окна, ткнула пальцем в хлопавшие на ветру оконные сворки, дождалась пока служанка запрет их как следует и выйдет, а потом объявила:
– Он колдун.
– Кто? – не уразумел синьор Буонарроти.
– Говорю, мессир Бальтасар, наш сосед, спознался с дьяволом. – Синьора Косма устало перекрестилась. – Все в округе знают! Говорят, он третьего дня поехал в чумной лазарет. Небось собирает ногти и волосы с мертвяков, а потом будет продавать как отраву. Поняли, какое дело?
– Значит, его нет дома?
– Известно, что нет.
– Точно?
– Говорю, нету – значит, нету. Только святые могут быть в двух местах одновременно, разве наш сосед из таковских? Сегодня они даже за провизией не посылали. Я специально заглянула, как увидала, что их садовая калитка открыта. Возок стоит на месте, а лошади все заперты в конюшню…
Синьор Буонарроти не дослушал женщину, развернулся
Мессир – форма обращения к образованному или знатному человеку, предшествующая его родовому имени либо наименованию его должности, использовалась в Италии и Франции.