Краснодарские лета. Олег Виговский
хочу, распахнув все двери,
Пролетать сквозь город усталый:
Чтобы рельсы звенели, пели,
Чтоб скрипели дряхлые шпалы;
Чтобы там, где арками – ветки,
Провода провожали стоном;
Чтоб скользил из фарной фасетки
Луч в пространстве заворожённом –
Прикасаясь к пыли дорожек
Полным светлой мистики знаком,
Силуэты пугливых кошек
Выцарапывая из мрака…
Я хочу меж домишек старых
Пробираться в джунглях бурьянных;
На заплёванных тротуарах
Подбирать влюблённых и пьяных –
Не ругая, не осуждая,
Не пытаясь залезть к ним в души!
Ждущим поздней ночью трамвая
Буду верен я и послушен…
Пусть салон разбит и обшарпан –
Здесь никто не посмотрит косо.
Разве много нам нужно «шарма»?!
Только б целы были колёса!
Только б мимо неслись кварталы!
Только б тени в окнах мелькали!
Только б я – полуржавый, старый –
Вас довёз, куда вы мечтали!..
…И под утро, когда на крышах
Заблестит росистая влага –
Я устану, поеду тише,
Разбредётся моя ватага:
Одиночками и по парам,
Чтобы снова плакать, смеяться;
Поддаваясь июльским чарам,
Доцеловывать, довлюбляться;
И в депо, где пути запасные,
Я уйду – пустой! – чтоб забыться
Чутким сном на часы дневные –
Между кладбищем и больницей…»
То, что зелёные листья в «жёлтом фонарном свете» действительно кажутся голубыми, оказалось для меня открытием. Я заметил это на улице Достоевского, посередине квартала между улицами Декабристов и Красных Зорь, когда июльской ночью 1990 года возвращался домой от Валеры Симановича. Шёл по трамвайным путям (трамвай в третьем часу ночи уже не ходил) от конечной второго маршрута. Много лет спустя, когда Валера давно уже не жил в третьей общаге мединститута, я специально несколько раз проходил этой дорогой, жадно вглядываясь в буйную листву, напрасно пытаясь воссоздать давние впечатления…
Марианна читала стихотворение за стихотворением, стоя посреди маленькой комнатки, высоко поднимая голову и вытягивая шею, читала азартно, громко, с некоторой театральной аффектацией, быть может, но искренне и восторженно. Эля и Лариса, переглянувшись в очередной раз, сказали, что у них ещё много дел, и мы с Панфиловой, сами не заметив как, оказались на улице, на дороге, ведущей к моему дому в нескольких кварталах от института.
Панфилова в своей творческой манере была далека от скромности. Её стихи в первый момент ошеломляли, порой оскорбляли здравый смысл и русскую грамматику, но было в них дыхание настоящего чувства, юношеская безоглядность и что-то щемяще-трогательное, подлинное, делающее рифмованные строчки, порой неуклюжие, настоящей поэзией. Или, по крайней мере, проблесками поэзии. Но всё равно – впечатление оставалось двойственное.
«Вкус губ твоих –