Родник Олафа. Олег Ермаков
с тщанием, побаюкай сперва, сице, дабы он не кричал, не ревмя ревел коровой, а… – и тут Леонтий провел ладонью по воздуху, – пел. Разумеешь? Пел.
Мальчик кивнул.
– Ну, давай. Чтоб он языком едва-едва коснулся губы-то, – сказал Леонтий и дотронулся до края колокола и быстро проговорил, перечисляя и показывая на те или иные места колокола: – Се губа, се талия, се поясок, се голова, се корона, се хомут.
И Сычонок начал медленно раскачивать тяжкий круглый язык. И ему чудилось, что он не только колокол этот качает, а еще и колокольню, церковь, кельи, поварню с трапезной и само небо с солнцем. И колокол неожиданно нежно, хотя и басом, пропел.
Леонтий аж засмеялся и потер пухлые ладони. Глаза его блистали.
– Ишшо, ишшо! – сказал он. – Хотя и не время, но… можно. Запомни: сей батюшка-колокол – праздник.
И мальчик снова заставил этот колокол сказать свое какое-то устало-задушевное, бережное слово.
– А теперь вон, – указал Леонтий на колокол поменьше. – Он – воскре-се-е-ние. И такожде не время… но давай уж.
Сычонок и его заставил петь так же благозвучно. Леонтий в голос засмеялся.
– Бо убо! Бо убо[143]! Но им давай глаголать только в праздники и воскресенья, разумеешь?.. А нынче не избежать внушения от Герасима али кого другого…
Но видно было, что Леонтий по-настоящему захвачен происходящим. И он велел взять веревочки от других колоколов – будничных, а потом маленьких подзвонных и зазвонных, последние были в связке.
Мальчик сбивался вначале, но Леонтий ему показал, как нужно. И Сычонок снова попробовал.
Леонтий зажмурился, как кот Кострик.
– Ну, я тебя ишшо поучу, – сказал он, – а пока дай братии поиграю.
И он начал звонить-перезванивать-зазванивать, ловко поворачиваясь, дергая за веревки, будто танец какой исполнял. И живот ему не мешал. Он двигался по-юношески легко.
Когда они спустились, в храме уже шла служба. Леонтий повел мальчика в храм. А после службы Стефан спросил, что это было на колокольне-то?
– Он играл, – ответил Леонтий, кивая на Сычонка. – А потом уж и аз грешный.
– Вот оно что! А я и услышал… – Стефан сделал жест рукой, обозначающий волны. – Будто серебро живое пролилося.
Леонтий расплылся в довольной улыбке.
– Да! Так и есть. Сей сиромах[144] и владелец оного, – сказал он и указал на Сычонка. – Аз то сразу раскусил, аки застал его на колокольне. Невинным чадам то даром дается, что нам многими трудами и стараниями.
Стефан кивнул.
– Верно.
– Вот и появится у нас звонарек, – сказал Леонтий. – А то мне туда на верхотуру несподручно бегать-то.
Стефан улыбался своей нутряной улыбкой.
– Значит, не зря я его у собак отбил.
4
А через несколько дней вдруг все в монастыре засуетились, что-то случилось. Настоятель Герасим сам по двору ходил, осматривался и тыкал посохом туда или сюда, указывая на ямину ли, на кусок дерева или обрывок тряпки. И монахи все убирали, ровняли, тщательно мели метлами, возили с Днепра песок на кобылке и посыпали
Ведь так.
Бедняк.