Июнь. Ёзге. Другая. Тимур Штоль
знаете?
– Конечно, знаю, – раздражённо ответил голос.
Сыщик отключил незваного гостя и набрал Егора Ильича.
– Егор Ильич, вы рано ушли, – сказал он. – Сейчас к нам приедет какой-то деловой и упрямый товарищ. Вы ему ворота откройте. В дом проводите и посидите с нами. Вы же ещё не легли, надеюсь? – спросил Сергей.
– Да если бы и лёг. Мне же встать не трудно. Книжку пытался читать, – стал рассказывать Егор, – про современные биржи. Вижу, ничего не поменялось с тех пор, когда я был там последний раз.
Сергей закатил глаза.
– Егор Ильич, это вы мне потом, на досуге, расскажете. Клиент через полминуты будет у ворот, если уже там не стоит. Я пока быстро уберу следы наших с вами сегодняшних посиделок.
– Понял, – быстро ответил Егор в трубку.
Но Сергей его уже не слышал. Он убрал штоф со спиртным на каминную полку. Унёс на кухню стаканы и подставки к ним. Посмотрел на себя в зеркало. Он собирался побриться только утром следующего дня. И одет был в джинсы и футболку. Ходил по дому босиком. «Не слишком презентабельно, конечно», – думал он, поправляя волосы. – «Но не хреначить же сейчас в спальню и втискиваться в костюм с рубашкой». Он махнул рукой на своё отражение. «В конце концов, кто для кого?» – подумал Сергей.
Глава 2
В самолёте из Казани объявили посадку. Попросили пассажиров занять свои места и пристегнуться. Ёзге, такое имя она себе выбрала на манер турецкого, смотрела в иллюминатор. Там, в семи километрах под крылом, расстилались поля, горы, море. Небо было безоблачным. Солнце ярким. Мысли ясными и добрыми. Ёзге не верила своему счастью. Или верила, но не хотела быть слишком счастливой. Боялась спугнуть это ощущение избыточной восторженностью.
Она провела в полёте больше трёх часов. Большинство пассажиров стараются скоротать время сном, чтением книги, просмотром фильма. Она – нет. Она просто смотрела в иллюминатор всё это время и думала. Вспоминала прошлое. Заглядывала в будущее. Она понимала, что препятствий на её пути будет множество. Не меньше, чем ей пришлось преодолеть. А, может быть, и больше. Но продолжать жить прежней жизнью она не могла.
В пятнадцать лет, когда её звали Сабир, это имя, кстати, и сейчас в паспорте, когда она была мальчиком и училась в старших классах школы, Ёзге почувствовала, что живёт не своей жизнью. Что люди не видят её настоящей. Более того, настоящей она им отвратительна. Это понимание пришло не сразу. Исподволь. Постепенно. Через боль размышлений и юношеских страданий.
Она долгое время не могла разобрать, что с ней не так. Сначала Ёзге заметила, что чувствует себя неловко в компании мальчишек, таких же, каким была сама. После школы они собирались в условленном месте. Чаще всего дома у тех, чьих родителей на момент встречи в квартире не было. Собирались по пять-шесть человек, своими, устоявшимися компаниями. Лишь иногда кто-то перекочёвывал из одной в другую. Из-за смены приоритетов в компьютерных играх или изменений в предпочтениях спортивных команд. Но это случалось нечасто, безболезненно и практически