Редберн: его первое плавание. Герман Мелвилл
оказалось большим разочарованием для меня, поскольку я не хотел снова возвращаться к г-ну Джонсу после прощания: это было бы как-то неловко. Я решил взойти на борт корабля, чтобы представиться.
Когда я добрался до палубы, то не увидел никого, кроме крупного мужчины в большой промокшей тужурке, который подковывал низы у главных люков.
«Что тебе нужно, бедолага?» – сказал он.
«Я отправляюсь в плавание на этом судне», – ответил я, приняв немного достойный вид, чтобы осадить его фамильярность.
«Кем? Портным?» – сказал он, глядя на мой охотничий жакет.
Я ответил, что иду как юнга, поскольку так именовался в статьях.
«Хорошо, – сказал он, – у тебя есть свои ловушки для крыс на борту?»
Я сказал ему, что не знал, что на судне есть какие-то крысы, и не захватил какой-либо ловушки.
На сказанное мною он громко расхохотался и сказал, что, судя по моей причёске, я – деревенщина.
Это меня взбесило, но, подумав, что он должен быть одним из матросов и членом экипажа, я решил, что неумно будет делать из него врага, поэтому лишь спросил его, где спят на судне люди, поскольку хотел убрать свою одежду.
«Где твоя одежда?» – сказал он.
«Здесь в моем узелке», – сказал я, держа его.
«Хорошо, если это – всё, что у тебя есть, – крикнул он. – Ты должен перебросить его за борт. Но двигайся, двигайся к баку, вот тут на борту ты и будешь жить».
И с этими словами он указал мне на специальное отверстие на палубе судна, но, поглядев вниз и увидев, насколько темно там было, я попросил него посветить.
«Закрой оба глаза и открой один, – сказал он, – у нас здесь нет никакого огня». Таким образом, я нащупал себе путь на бак, который источал настолько скверный аромат старых верёвок и смолы, что этот запах едва не вызвал у меня отвращение. После терпеливого ожидания я начал немного видеть и, оглядевшись, наконец, различил, что оказался в закопчённом месте с двенадцатью деревянными ящиками, закреплёнными по бокам. У некоторых из этих ящиков была большая вместимость, и они, как я сразу предположил, принадлежали матросам, которые, должно быть, завели обычай присваивать себе «стволы» – как я позже узнал, назывались эти ящики. Так и оказалось.
После их обследования, занявшего некоторое время, я выбрал пустой ящик и положил свой узелок прямо в его середину так, чтобы не могло бы быть никакого недоразумения из-за истребования моего места, особенно потому что узелок был весьма невелик.
Сделав это, я был рад выйти на палубу и, уверенно осознав, что судно не уплывёт до следующего дня, решил сойти на берег и походить до темноты, а затем, когда на улице будет ночь, вернуться и заснуть уже на баке. Итак, я прошёл повсюду, пока не утомился, и вошёл в скромную ликёрную лавку, чтобы отдохнуть; из-за того, что брезент на мне выглядел не очень благородно, я побоялся войти в какое-либо место получше из страха быть изгнанным. Здесь