Сын. Анастасия Головачева
да, – передразнил Сутулый. – Мы сами все пропалили. Она и не сбежит. Такие не сбегают. Ссыт, что сынка четвертуем.
– А ты прав, – согласился водила.
Так решили, что Нина поедет без мешка. Она все равно не сопротивлялась, и выбора у нее не было, значит, сбегать не будет, мусоров не наведет. «Наш человек!» – ехидно подумал главарь про Нину. А своим людям мешки на голову не надевают. Хоть какое-то облегчение для несчастной женщины.
Так и ехали. Бугаи гоготали о чем-то своем. Порой о бабах, совсем не стесняясь Нины; порой о преступных своих делах, словно не боялись свидетеля. Так они показывали свои силу, наглость и тупость. Но Нина все равно ничего не слушала. Она смотрела в окно и думала о своем. О сыне, о несчастной судьбе. Женщина ехала в дорогой черной машине и понимала, наконец понимала: вся ее жизнь была ошибкой с тех пор, как она легла под бандита, и сын ее был ошибкой, и любовь к его отцу. Нина ехала и чувствовала, что она несчастна так сильно, как, может, никто в ее поселке. Да что там, во всем мире. Когда мы живем размеренную жизнь, мы готовы жалеть несчастных и вздыхать об их горестях, но стоит беде постучаться в наше окно, нам сразу же кажется, что хуже нашего несчастья быть не может. А у остальных – пустяковые дела. Нина тогда не думала, что другие матери, потерявшие детей от наркотиков, тоже испытывали адские чувства: они скорбели, рвали на себе волосы, бились головами о стены. Нине было не до них. Она почему-то была уверена, что единственная испытала такую боль, что лишь ее сердце разорвано и вышвырнуто вон. А ведь Семен был жив в отличие от многих других детей. Как это часто бывает, мы, эгоистичные создания, почувствовав на своих плечах тяжесть беды, считаем себя единственными мучениками во всем мире, тогда как это большое заблуждение. Но нам не до других. Мы жалеем лишь себя и желаем, чтобы все остальные нас тоже жалели. Но когда этого не происходит, страдаем еще больше. И считаем себя великими жертвами. Таковы многие из нас. Такова и Нина.
Нина смотрела на пейзаж, мелькавший за темным окном. Сухая трава степей, засохшие поля подсолнухов, деревеньки в разрухе. И разбитая большегрузами дорога. Так скучно все менялось, серо, грязно, но Нина смотрела жадно, потому что боялась, что долго уже не увидит родных мест. Может, никогда? Сколько ей отрабатывать? Год? Два? Отпустят ли ее вообще эти бандиты? Она же совсем ничего не знала. А вдруг ее убьют? И что будет с Семкой? Его никто теперь не спасет, он один не выкарабкается. Так и будет сидеть на игле. До каких пор? Пока не сдохнет? Нет, такого быть не может, о смерти сына Нина вовсе не подумала. Она думала о том, что пока будет выплачивать старые долги, сын будет шыряться дальше и копить новые, которые тоже надо будет отрабатывать – так и будет тянуться этот порочный круг. Расценок на наркотики и проституцию Нина не знала. Знала только, что все дорого. Знала и то, что ей не выбраться из этих пут, наброшенных на нее родным же сыном руками бандитов. В это криминальное время безнаказанности надежды у простого человека, попавшего в лапы воротил преступного мира, не было никакой. Нина была не так глупа, понимала, что долг ей не отработать никогда. Проституция… Ее отпустят тогда, когда она станет старой