Обманутые счастьем. Владимир Нестеренко
рукой. Самому наблюдать за нетелью недосуг, а похмельного дурака учить, он учуял сивушный перегар изо рта мужика, – что мертвых лечить. Повернулся и пошёл восвояси, провожаемый жадными глазами вдовицы, не подозревая о волнительных последствиях.
Часа через два хмельной Емельян явился к Нестарко.
– Брат, дюже рад, спас нетель. Опросталась, встала. Я тебе пособить прибежал.
– Ладно, мы уж до глины дошли в две руки. Хороша глина. Пригодится.
Как бы в подтверждение его слов, из хаты вышла Одарка с ведром, набрала в него глины.
– Пол затру пока солнышко, высохнет быстро, а ты за хлопцами посмотри, пусть гуляют.
– Добре, – откликнулся Евграф.
Одарка вывела во двор детей, развела в ведре глину, будто сметану, смела с земляного пола травяной сор, и с переднего угла, где на треугольной полочке стояла икона в рамке с Божьей матерью и мальчиком Иисусом, принялась наносить глину ладонью. В избе два топчана для детей и их супружеский, у окна стол с лавкой, напротив – белеет свежей известью печка, на стене полки для посуды. Они пахли сосновой смолой. Дальше сундук с бельем, мешок с мукой, баклага с маслом и бочонок с колодезной водой. У двери деревянная вешалка для одежды. Два табурета Одарка взгромоздила, перевернув на лавку, чтоб не мешали затирке. Работала быстро. Немного испачкала юбку, поднятую выше колен и подвязанную поясом. Не жалко, юбка повседневная, сполоснёт. Кипяток в чане стоит на плите. Вот и дверь. Одарка разогнула спину, глянула на свою ладную работу, улыбнулась. Дело привычное, знакомое. Распахнула двери в комнату, отворила дверь сеней. Пусть проветривается комната, сохнет пол. Ушла к колодцу, глянув на детей, которые ворковали возле отца.
Солнце припекало. Стоял штиль. Мужики, сбросив с плеч рубахи, лоснясь бронзовым загаром спин, сели на перекур, скрутили цигарки, задымили.
– Как же тёлка объелась? – спросил Евграф.
– Трошки перебрали мы с брательником Федором на его именинах. Глашка, сестра, коров с бычком в стадо угнала, а тёлку, второй день, как куплена на племя, оставила на базу, не доглядела.
– Ну, да – кто-то всегда виноват, но не ты сам, – рассмеялся Евграф, бросая на Емелю колючий взгляд своих орлиных глаз, – откуда обо мне узнал?
– Так уж врачевал коня землемера. Вот молва и пошла по людям.
– Ты, Емеля, сам лес на дом готовил, или нанимал кого? – спросил Степан.
– Сам, с брательником и старшим его парубком. Половину только выбрали, на его деляну перешли.
– Раньше лес рубил?
– Нет, в степях жил. Без сноровки чуть лесиной не пришибло. Приноровились, пошло дело. Вижу, у вас погреб перекрыть нечем, тонкомер у хаты. Так я тебе дам за услугу лесу.
– Добре, не откажусь. Вечером на телеге прибегу.
– Прибегай. Ты меня выручил – я тебя выручу. Так и будем крутиться колесом.
Емельян ушёл, косолапо и нетвердо топча землю.
Яму под погреб вырыли глубокую, вместительную. Остановились, когда с глиной стал проскальзывать влажный песок. Побоялись весенней сырости. Весна только что отошла,