Люблю и ненавижу. Татьяна Москвина
добра желаю а не он». Я, обсуждая в дружеском кругу этот фильм, опять вспомнила свою шутку про усталость нечистой силы в конце века и добавила: со времен Достоевского новых аргументов дьявол так и не нашел, все те же лицемерные жалобы, все то же «меня оклеветали». С тем и пришла под вечер домой и, отужинав, благополучно заснула…
…Он сидел в моей гостиной в старом полуразвалившемся кресле пятидесятых годов осторожно и напряженно, без всякой вальяжности и нервно барабанил пальцами по обширному черному портфелю, который стоял у него на коленях и придавал ему вид солидного научного сотрудника, забежавшего на минутку по делу в редакцию журнала, или депутата Госдумы из мелких. Он был одет аккуратно и чисто, в темно-серый костюм, черный джемпер и белую рубашку без галстука. Передо мной был довольно моложавый мужчина средних лет, брюнет с острыми чертами лица, начинающейся лысинкой, в круглых очках и приветливо-настороженной улыбочкой на тонких губах. Замечательного на всем лице только и было, что большие темные глаза в густых ресницах, и эти глаза, как правильно заметил в свое время Лермонтов, никогда не улыбались.
– Здравствуйте, Танечка, – сказал посетитель. – Надеюсь, не помешал. Впрочем, я ненадолго, у меня всего полчаса свободных, и вот, я прямо к вам. Да вы ведь все равно спите, так что как я вам помешаю?
– Чем обязана… честью… – пробормотала я в полном замешательстве, не имея привычки разговаривать с подобными посетителями. Кто он, я поняла сразу.
– На всякий случай – вежливость. Понимаю. Люблю интеллигентов, насколько это вообще возможно… в моем случае. Чести особенно нет никакой – вы же меня нисколько не уважаете, а повод дали, подумали обо мне на ночь глядя, тропинку мне показали – вот он и я. Вы, кажется, смеяться изволили надо мной.
– Совсем не над вами. Я вас и не знаю. Над вашими отражениями в нашем искусстве. А если вы мне мстить собираетесь, так это не много чести вам делает. Тоже, победа великая. Щелкните пальцами – и нет меня.
Посетитель рассмеялся и посмотрел на меня почти ласково.
– Опять про честь! Ну тут вы угадали. Своя честь у меня имеется. С бабами не воюю, и нужды нет в том. Я вообще люблю женщин, всегда любил, и если кем и говорю, так с ними. Ева послушалась меня, и вышла целая история, в ходе которой случилась и эта ваша Россия, и Петербург, и вы народились, Танечка, и стало интересно, а без меня разве было бы интересно? Ну вот, тружусь, как пчелка, тьму веков и в самом деле устал, и пожаловаться некому, а вы насмешничаете…
Он опустил наконец свой портфель на пол и сел удобнее.
– Все те же старые песни о главном, – заметила я. – Я нужен, без меня одна «осанна», нет света без тьмы, я тот, кто желает добра, «меня оклеветали»… С тобой только начни спорить! Лучше уж по старинке, без всякой демагогии, как отшельники в пустынях – vade retro, satanas, и никаких дискуссий. Я играю в другой команде, приятель.
Последняя реплика мне явно удалась. Так хлестко мог ответить и Арни Шварценеггер.
– Это