У чёрной розы белые шипы…. Валерий Михайлов

      Ничего такого не случилось.

      Сердце, не забилось ты сильней.

      Может, эта жизнь мне лишь приснилась,

      Может, это я приснился ей.

      Потихоньку срок я отбываю,

      Никуда уже не тороплюсь.

      Сон дурной ли, светлый забываю,

      Ничему на свете не дивлюсь.

      Знаю только, есть над головами

      Облако, не видимое нам, —

      Помнит оно всё, что было с нами,

      Что невольно показалось снами,

      Как и то, что не открылось снам.

      Зачем это всё, нипочём никому не известно.

      Вот мысль пронеслась и пропала, не сыщешь следа…

      Душа, ты сгорела бы вроде, но снова воскресла,

      Меня ты когда-то покинешь, но, может быть, не навсегда.

      Ничто из возникшего здесь вовсе не исчезает:

      Ни чувства, ни думы, ни даже текучая плоть.

      Вон облако где-то кочует и, тая, не тает,

      Пронизано светом оно изнутри, где таится Господь.

      Там всё, что тут прожито, понято и пережито

      И мною и всеми, – от разума озарений до полутёмной

                                           мыслинки сырой, потайной.

      Там целое жизни, то, что в мире давно сожжено и разбито,

      И облако это куда-то летит бесконечно над бренной твоей

                                                                        головой.

      Что было, то пропало,

      И неча ворошить.

      А помнишь – что попало,

      Что лучше бы забыть.

      Какие-то заборы,

      Суровые дома,

      Жилья глухие норы,

      Сошедшие с ума.

      Угрюмые стояли

      Рядами там и тут,

      Так, словно их призвали

      Вершить неправый суд.

      Лишь краска оплывала

      Под снегом и дождём,

      Сгущённая немало

      И сажей, и свинцом.

      В ней тени проступали,

      Готовые полечь,

      Как будто тайну знали,

      Но позабыли речь.

      И я, почуяв это,

      В сырой тоске немел,

      Хотя ещё не ведал

      Всё, что сказать хотел.

      Дышал,

      чем Бог послал…

      По осени

      чуть сыроват, тревожен

      воздух был.

      Я что-то в нём такое уловил,

      что было до рожденья, что ли,

      со мной ли,

      с кем ли,

      не понять, —

      и я затосковал

      о древней воле,

      ещё не зная,

      как её назвать.

      Степная пыль, прибитая дождём…

      Так остро пахло

      полынью, полем

      и тополиною корой,

      намокшею, зеленовато-серой,

      и досками заборов тёмными

      (тем убиенным деревом,

      с потусторонней памятью о лесе).

      И поднебесье

      спустилось

      и клочками сизых туч

      почти над головой летело,

      под рваным ветром

      ворчало, бормотало, пело

      и проливало

      в воздух, летом поиссушенный,

      тревогу

      влажную,

      сулило мне дорогу

      туда,

      где сонные текут в равнинах реки

      и земляные,

      лесовые

      обитают человеки,

      где был когда-то

      хлеб, и кров, и дом,

      и говор песенный

      на языке родном…

      Вот так

      я и дышал —

      тем воздухом,

      что Бог

      по осени

      и по рожденью

      мне послал.

      Мне жить пришлось в чужих краях, —

      Не показалось мало, —

      Где пропадала жизнь моя,

      Да