До экстаза… и после (сборник). Анатолий Тосс
руки, ноги, суставы, мышцы. И вообще, неожиданно оказалось, что это очень утомительно – без дела утро впустую пропускать. Раньше, когда добровольно пропускал, всегда естественным и нормальным казалось. А вот когда на осадном положении, когда не свободен, то сразу утомительно стало.
– Все от головы, – закивал мне Илюха, осваивая массивный глоток. – И не только когда притворяешься. Когда не притворяешься, от нее тоже многое зависит.
– А тот, который родитель, он все копается где-то там за стенками, и я вообще уже не понимаю: ну чего ему там нужно, почему столько времени все это занимать должно? Которое все катило и катило, без остановки. Сколько накатило – не знаю. Может, час, а может, и три, и я все лежал и лежал, прислушиваясь. Оказалось, что это пытка такая изощренная, которая не только на тело, но еще и на психику действует разрушительно. В общем, полностью выпал я из времени из-за чудовищной, средневековой этой пытки, да и часов на руке не оказалось. Я же говорю – всю одежду в другой комнате оставил. А часы – они в каком-то роде тоже одежда, так как тоже часть тела прикрывают.
– Несчастненький, – снова пожалела меня Жека. – Видишь, как постель может удручать, когда в ней один.
Я посмотрел на нее внимательно. Неужели мой рассказ все же навеял на нее хоть какую-то ностальгическую эмоцию? Но в Жекином смеющемся личике разобраться было непросто. И я не стал разбираться, а вернулся к повествованию:
– А потом все-таки наступила развязка, потому что не могло же так продолжаться до бесконечности. Вот и родитель зашел, наконец, в мою комнату. В смысле, в свою. В смысле, в ту, где я лежал окаменевший, с практически полностью атрофированными конечностями. Там у них справа у двери шкаф такой стоял, типа горки, вот он в него и полез. Я же говорю, искал он что-то. Так он и роется в шкафу, и меня, затаившегося на кровати под недвижимой от страха простыней, не замечает.
А я знай себе сладенько так посапываю, ладошки под щечку сгреб, калачиком свернулся и даже улыбаюсь безмятежно. То есть стараюсь произвести впечатление максимально беззаботного, такого младенческого невинного сна. Потому что если он на меня все же внимание обратит, то чтоб понял сразу, что только хороший человек с чистой совестью может так безмятежно спать. Что не опасен я и не надо сразу в кухню за ножиком.
И вот сплю-то я сплю, но узкую щель между ресницами оставляю, чтобы пусть не совсем отчетливо, но все же контролировать: как дела у шкафа разворачиваются? В какую сторону родитель поглядывает? В шкаф ли? Или в том числе по сторонам? И он в результате посмотрел по сторонам!
– И как ты его? – подался вперед всем своим телом Илюха.
– И как он тебя? – вслед за ним подался Инфант.
А Жека все смеялась и смеялась своими озорными глазками.
– Какой там Гоголь, какой «Ревизор» с его немой сценой! – откинулся я на спинку, подальше от подавшихся ко мне тел друзей. – Жалко, классик твоего, Жек, отца