Перехваченные письма. Роман-коллаж. А. Г. Вишневский
Сергиевская, 34
Е. А. Нарышкиной для передачи В. А. Татищевой
Дорогая моя, сперва я не хотел тебе описывать ту ужасающую во всех отношениях обстановку, в которой мы здесь находимся, чтобы не прибавлять тебе страданий, так как я знаю, что ты все равно делаешь все, что возможно, чтобы нас выручить, но становится настолько невыносимо, с одной стороны, а с другой, я подумал, что если ты будешь знать обстоятельства нашего содержания, то тебе, быть может, легче будет добиться – не говорю освобождения, но хотя бы перевода в более человеческие условия. Лица, сидящие со мной и бывшие в других местах заключения, говорят, что ничего подобного нигде, ни в Кронштадте, ни в Крестах, не существует, а в двух местах, а именно Дерябинская казарма на Васильевском острове и Дом предварительного заключения на Шпалерной, режим настолько хороший, что попавшие туда чувствуют себя почти как в раю.
В одной камере нас находится 15 человек, было 16. Все происходит тут же. Воздух можно себе представить какой. За все время выпустили два раза в коридор минут на 10–15. Проходило 5 дней, что даже дверь не отворяли, чтобы хоть сколько-нибудь проветрить камеру. Вши нас буквально заедают. Морят голодом буквально. Жидкий суп или, вернее, грязная вода, восьмушка хлеба и полселедки – вот все, что дают один раз за весь день, были дни без хлеба. Выдают эту жалкую порцию только поздно вечером, часов в 10–11, а раз дали только в 12 ночи.
Можно посылать за продуктами в лавочку на сторону, но организовано отвратительно. Продукты эти также приносят только поздно ночью, часто прождешь весь день и ничего не принесут, а цены дерут грабительские. Деньги у нас вышли, а ты не присылаешь, можно присылать 2 раза в неделю по 50 рублей каждому. Продукты мы получили один раз, из присланного пришлось поделиться с другими заключенными, потому что невозможно видеть, как люди лежат, как пласт, от голода, во-первых, а во-вторых, в один день, когда мы сами совсем ослабели, и нас кормили другие.
Мы страшно ослабли, целый день лежим на полу (впрочем, последние три дня на тюфяках и мешках, которые получили) и рассчитываем движения, так нам трудно двигаться. Третьего дня я просил прислать доктора, но вряд ли это сделают. Трудно отсюда что-нибудь посоветовать, но если нет надежды на освобождение в самые ближайшие дни, употреби всю энергию на перевод на Шпалерную или в Дерябинские казармы. Так как здесь доктора добиться, видимо, нельзя, то советуют, чтобы какой-нибудь доктор, скажем, Истомин, Коренев или др., выдал нам свидетельства, что режим, которому мы подвержены, угрожает нашей жизни, и с таким свидетельством хлопочи о переводе. У Николая может усилиться и развиться ревматизм от спанья на полу и прочих удобств здешней жизни; у меня полная слабость и истощение.
Из воспоминаний Николая Татищева{2}
1904 год, 8 мая, накануне моих именин, в Рязани с утра выпал снег.
Это не устраивало меня и мою сестру. Накануне нам было обещано, что если погода не испортится, нас возьмут на царский смотр войскам: пехотная дивизия отправлялась из Рязани на войну с Японией.
Няня подняла шторы и решительно заявила:
– Никаких вам парадов не будет,