Странник и его страна. Михаил Веллер
В кабине тепло, сухо, сидеть удобно, можно курить и есть с кем разговаривать.
И ты осознаешь, что жизнь – это движение. А движение – это радость. Дорога вообще располагает к философии. Точка назначения придает дороге смысл, и смысл дороги делается смыслом жизни. А это чувство приятное.
Братск
Не могу вот так прямо сказать, что в Братске меня хотели зарезать.
Формы слабоумия очень разнообразны. Например, полюбоваться братской плотиной при электрическом освещении. Братская ГЭС была стройкой эпохи. Всесоюзный символ романтики и победы нашей общей Родины. От Тайшета всего 300 км – чего не метнуться? Оттепель, космос, коммунизм, Братск. Ночь.
На меня глянули с хмурым прикидом, задали ритуальный вопрос о причине сожительства с клопом и вынули нож. Нож был очень красивый, хромированный, блестящий, изготовленный с явной любовью. Дальние электрические искры отблескивали на нем.
Какое кретинство, отметил я со стороны, и никто же никогда не узнает, если вообще найдут, концы в воду, не может быть, пацаны вполне нормальные. Я достал из кармана свою «лису», раскрыл и показал им.
– Чо здесь делаешь?
– Любуюсь Братской плотиной при электрическом свете.
– Ты еще поостри, сука!
– Он сам спросил.
– По морде хочешь?
– Большое спасибо. Это я всегда и дома могу получить.
– Чо здесь делаешь? Откуда?
– Из Ленинграда.
– Чи-во-о? Тебя спрашивают!
– Могу показать документы. И командировку.
– Как-кую на хрен командировку, тля!
– В «Камчатскую правду».
– Куд-да-а?..
Узнать стало интересней, чем бить. Через полчаса я сидел у них в общаге.
– Шамать хочешь? Выпить не осталось, извини.
– И как ты туда без денег доедешь?
– Слушай, а в Ленинграде вот вы в свободное время что делаете?
– Примерно то же, что и вы.
Им было неприятно поверить. Я неловко отработал назад насчет театров и музеев. Театры и музеи принимались с высокомерным презрением, но дружеским таким, небрежным. Необходимо держаться со мной как более значительные, а уж значительные – так во всем. Но под этим тихо вибрировали легкая зависть, и сожаление, и неполноценность сознаваемая собственная, в которой сознаться себе было никогда нельзя, и тоска легкая от этого всего. Нормальный пацаний циничный эпатаж, под которым нормальная пацанья чувствительность и жадность к жизни. Про танцы и девчонок, и хочется красиво.
Это я все думал себе в теплой интеллигентской разнеженности, потому что из другой комнаты притаранили добытую бутылку, мне накатили стакан водки – «чтоб донышко замокло!» – с бутербродом сверху на закуску, и я сразу окосел. День не ел и ходил.
– Ты не думай, мы так, погулять просто, да в общем скучно, пошутили просто.
Спросили, сколько стипендия. Пожаловались на маленькие заработки. Так а на фига вы здесь за такие деньги работаете? Усмехнулись.
Они