Дальше – шум. Слушая ХХ век. Алекс Росс
чем радикальная ассимиляция фольклорных мотивов современной музыкой. Такие ритмы глобально звучали и обладали глобальным значением. Джазовые музыканты вставали с кресел, когда начинала звучать музыка Стравинского: композитор говорил на понятном им языке. Когда в 1949 году Чарли Паркер выступал в Париже, он отметил это событие использованием в соло Salt peanuts первых нот “Весны священной”. Двумя годами позже, играя в Нью-Йорке в клубе Birdland, король би-бопа заметил за одним из столиков Стравинского и немедленно вставил в Koko мотив из “Жар-птицы”, заставив композитора поперхнуться коктейлем от восторга.
Первая часть “Весны священной”, которая заканчивается бросающим в пот crescendo “Выплясывания земли”, звучит возбуждающе и даже торжественно. Вторая куда жестче, она колеблется между вялостью и насилием. Влияние Дебюсси ощутимо с самого начала: вкрадчивые секстаккорды духовых и отвратительно нескладные струнные во “Вступлении” заимствованы из “Ноктюрнов”, как и змеящаяся мелодия флейты в “Действе старцев”. Но Стравинский не исчерпал и свои оригинальные идеи. В конце “Действа старцев” бас-кларнет исполняет короткое, нежное и зловещее соло – низкие деревянные духовые иногда появляются в партитуре одетыми в черное и возвещающими скандал кабаретными конферансье – и начинается “Великая священная пляска (Избранница)”. Врываются новые движущие силы: вместо регулярной пульсации, одновременно наслаиваясь, появляются переменные ритмические “ячейки”, которые увеличиваются или сжимаются. Как заметил Барток, эти приемы этнографически точны: резкая ритмическая и метрическая асимметрия свойственна русской и восточно-европейской народной музыке. Совокупный эффект – не усиление, а изнеможение. Ритм, бьющий во все стороны, приводит к чувству застоя. Земля, кажется, утомила сама себя, и только девушка танцует, пока не умрет. И финал звучит словно в болезненном припадке.
Сама идея женского жертвоприношения была изобретением Стравинского. Как указывает Линн Гарафола, ни один языческий народ, кроме ацтеков, не практиковал жертвоприношения девушек. Стравинский озвучил не древний инстинкт, но кровожадность современного Запада. На рубеже веков претендовавшие на то, чтобы считаться цивилизованными, общества находили козлов отпущения, которых можно было обвинить в болезнях современности: русские горожане устраивали еврейские погромы, белые американцы линчевали молодых чернокожих, и, ближе к месту премьеры, жители 16-го округа Парижа приветствовали антисемитскую кампанию против патриота еврейского происхождения Альфреда Дрейфуса. На этом фоне урбанистические шумы в музыке Стравинского – звуки, подобные автомобильным клаксонам, топоту толпы, пронзительному свисту – изображают утонченный город, впадающий в атавистический регресс.
Но некоторые уходили с премьеры одновременно и восхищенными, и напуганными. Жак Ривьер, пребывавший в восторге от “Петрушки”, высказался не менее восторженно и о “Весне священной”,