Белоснежка: Демон под кожей. Наталья Евгеньевна Масальская
любил ее —тепло, нежно, но, когда собирался сделать следующий шаг в их отношениях, его будто клинило. Он всматривался в ее почти совершенное тело, ее красивое лицо, стараясь возбудить себя, но все эти потуги, в конце концов, вызывали лишь душное бессилие. Ему казалось, что им просто нужно немного больше времени, и все придет: и желание, и страсть. Но сейчас, когда он встретил Эмиля, все это безумие, эта любовная горячка погребли под собой его надежды на тихую семейную жизнь. И осознание собственной «неправильности» снова, как много лет назад, стало тревожить душу, вызывая отторжение. Теперь Милен словно обличала его во лжи – во лжи себе самому. Она – которая ему ближе всех на свете, которая поймет и примет любым. Она – как напоминание о том, что он никогда не станет «нормальным». Она – рядом с которой он сейчас чувствовал себя как с кем-то, только что убитым им. И это отвратительное чувство презрения к себе растекалось внутри липкой лужей.
– Прости, пожалуйста, – прервал его рефлексию мелодичный голос Милы, когда они подъехали к высоким кованым воротам, за которыми их ждала так внезапно настигнувшая их судьба.
Она почувствовала отчаянное желание, чтобы кто-то защитил ее от безжалостно надвигающегося на нее возмездия. Как бы Жано ни вел себя сегодня, она все равно будет наказана. Наказана стыдом и презрением, именно тем, чего всегда так боялась. Ей отчаянно был нужен друг. Милен положила ладонь на руку Поля, сжимающую рычаг переключения скоростей, и с надеждой посмотрела на него. Он словно не слышал ее и, лишь подъехав к дому и заглушив мотор, наконец поднял на нее глаза.
– Я тоже волнуюсь, поверь мне, и не меньше, чем ты, хочу оказаться сегодня подальше от этого места. Но ты мне нужна. Ведь мы все обговорили, – он внимательно смотрел на Милу, словно искал в ее лице признаки сомнения. – Ты передумала?
– Нет, – вдруг вырвалось у нее, прежде чем она сумела понять, что, возможно, это был тот самый единственный шанс все исправить. Но Поль уже вышел из машины, и момент был безвозвратно потерян. Миле ничего не оставалось, как дождаться, когда он заберет с заднего сиденья сверток и поможет ей выйти. Чертовы условности, как она ненавидела их. Она невольно вспомнила мать, которая всегда отличалась хладнокровием и ни при каких обстоятельствах не теряла лица. «Не теряла лица», – Милен усмехнулась.
– Что тебя так развеселило? – спросил Поль, услышав ее смешок.
– Ничего. Мать вспомнила.
– И? – не понял он.
– И думаю, что становлюсь похожей на нее. Мы поссорились, между прочим, в первый раз, и сейчас стоим здесь, совершенно не уверенные в том, что делаем, со вспотевшими ладонями, и пытаемся напялить на себя маску любви и верности до гроба.
– Слушай, не начинай. Ну, пожалуйста, – он повернулся к ней и положил руку ей на плечо, – Мы оба волнуемся, но у нас ведь все получится? – Поль с надеждой всматривался в ее глаза, и Милен ничего не оставалось, как кивнуть в ответ и обнять его.
– Я люблю тебя, – прошептала она ему в шею, и тот страх, что железными тисками сжимал