Белоснежка: Демон под кожей. Наталья Евгеньевна Масальская
и сейчас Лиз будет давить на авторитет автора, чтобы заломить максимальную цену.
Все трое какое-то время молчали, разглядывая прислоненные к стене работы.
Нарушила тишину Милен:
– Лиз, ты же знаешь, даже у лучших бывают плохие дни. Давай не будем лукавить: его фирменный синий уже не так хорош, как в ранних работах. Картины неплохие, но в них нет прежней смелости. Где Доминик пропадал все это время? – Милен откинулась на спинку кресла и меланхолично покачивала ногой. Весь ее вид говорил об осведомленности в делах клиента, от чего вопрос звучал риторически.
Лиз разочарованно фыркнула, предвидя значительное снижение заявленной ею цены, и, немного помолчав, спросила:
– И что ты предлагаешь?
– Мы заплатим сто тысяч, но только за все три полотна.
Лиз вспыхнула и вскочила на ноги:
– Ну это уже ни в какие ворота не лезет. Барбара даст, по крайней мере, в два раза больше.
Она, как тигр в клетке, начала мерить кабинет быстрыми нервными шагами.
Дин чуть заметно подался вперед, но Мила приподняла ладонь от подлокотника, останавливая его. И он мгновенно вернулся на место.
– Я считаю, эта цена не приемлема для моего клиента. Думаю, я найду тех, кто оценит его работы по достоинству.
Лизбет бросилась к картинам и начала упаковывать их обратно в черный пластиковый чехол.
– Почему такой широкий подрамник? – совершенно спокойно спросила Мила, и нервозность Лиз стала сходить на нет. Она прекратила, наконец, возню с холстами и медленно обернулась к Милен.
– Что ты имеешь в виду?
– Имею в виду, что Доминик никогда не использовал такие широкие подрамники для своих холстов. Что-то прячешь? – не унималась Милен. – Ножом порезал?
Лизбет окончательно отвлеклась от картин и, прислонив их наполовину запакованными обратно к стене, снова села в кресло. Дин тем временем отошёл к бару и налил два стакана скотча и яблочный сок. Мила никогда не пила алкоголь на работе, в чем он ее поддерживал, особенно сейчас, глядя на постоянно слетающую с катушек Лиз. Он вернулся к столу со стаканами:
– Давайте успокоимся.
Один протянул сникшей Лиз, которая приняла его с молчаливой благодарностью, другой поставил перед Милен. Снова усевшись в кресло, Дин больше не вмешивался в разговор. На его лице было то самое выражение, которое возникает, когда чувствуешь, что дело выгорит. В глазах округлялись нули, и он в задумчивости обводил по кругу указательным пальцем толстые стенки стакана.
– Сто пятьдесят, – уже более уверенно выдала Лиз, видимо, осмелев после подзарядки.
– Сто. У тебя никто не купит картины, когда узнают, что он пытался от них избавиться. Три картины за год, что прошел с последней его выставки, – это мало. Думаю, он решил бросить писать. А ты, Лиз, пытаешься запрыгнуть в последний вагон уходящего поезда.
– Не будь стервой, не мешай мне, – с вызовом бросила Лизбет