Кошка с одним хвостом. Дмитрий Вавилов
на паркете чёрные полосы каблуками сапог. Во-вторых, каждое второе воскресенье, по «плану выходного дня», рота строилась, дневальные надевали сапоги и торжественно выносили на середину пару листов оконного стекла. В гробовой тишине они брали стёкла вдвоём за края и, опустив их книзу, с лёгким взмахом били плашмя об пол перед замершим строем, после чего топтали каблуками крупные осколки. Со стороны казалось, что два солдата сначала разводили руками, кланялись друг другу, а после, встряхнув кистями рук, распрямлялись и пускались в пляс. На этом «танце» церемониальная часть заканчивалась. Далее следовала команда «разойтись и приступить». И мы, соблюдая очерёдность согласно сроку службы, разбредались разбирать осколки. Иногда слышалось злобное шипение:
– Ты куда ручонки тянешь, гусина[12]! Не видишь, дедушка стёклышко выбирает!
Дело в том, что паркет в казарме скребли все, вне зависимости от срока службы и положения, занимаемого в солдатской иерархии, и отцы-командиры за этим послеживали. Всем выделялись примерно равные квадраты пола, каждый потом лично сдавал свой участок и отчитывался за проделанный фронт работ. Получалось, что единственное, на чём можно было выгадать, так это на стекольном бое. Зато потом, когда паркет был отциклёван, старшие товарищи под благовидными предлогами самоустранялись от дальнейшей работы. Попробовал как-то и я, чего греха таить, воспользоваться этой схемой, но мне тут же объяснили, что в моём случае она не работает.
Надо заметить, что вообще-то молодым в бригаде жилось замечательно. Правда, понял я это только потом. Часть была, как говорили, уставная, и деды «угнетали» нас, затравленно озираясь и опасливо косясь по сторонам. Ну, так вот. Когда старослужащие сваливали, казарма подметалась и из каптёрки выволакивались две «машки». Это, если кто не знает, такие, похожие на швабры, широкие щётки с длинными ручками и чугунными утяжелителями. На паркет выдавливалась мастика, и он натирался до блеска. По большому счёту, это была работа дневальных, но, поскольку все старослужащие были заняты в «управлении», наряды по роте было суждено «тащить» молодым. Рядовым – дневальными, сержантам – дежурными по роте. До, так сказать, освобождения вакансий в связи с уходом на дембель. Стоишь, бывало, ночью на тумбочке, справа – взвод связи, слева – карданы. Справа – то и дело, тревожно и надсадно: «Чаща! Слушаю вас!» – и совсем уже истерично: «Слушаю вас, товарищ полковник!» Потом – с усердием и тревогой:
«Вызываю, товарищ полковник!» – и, уже срывая голос, на пределе связок: «Горизонт! Горизонт!! Горизонт!!!» – … далее непечатно. А потом, после паузы, вдруг светло и благостно: «Соединяю, товарищ полковник!» – и затихало, вот и отпустило его, мятежного. А слева тем временем: «Др-др-др-дру-уе-уе-уе-е-е-е-и-и-и-ы-ы…» – и далее тоже непечатно. Удивительно только, как друг другу спать не мешали.
Солдатские сны. В армии даже сны непечатные. Но, если вдуматься, они в тот момент охраняли Родину, а я охранял их сон. Хотя, по совести сказать, спать не помешала бы и боевая
Гусь – солдат-срочник. Первые полгода после принятия присяги до следующего приказа о мобилизации.