Воспоминания. Мемуарные очерки. Том 1. Фаддей Булгарин
врагов называл издателя «Русского инвалида» А. Ф. Воейкова, «туфлю Карамзина», который мог «побудить креатуру свою Лобойко» заставить Лелевеля смягчить свою критику или вовсе отказаться от нее: «Прошу Вас, не верьте этому петербургскому пискуну (piszczykowi)», – убеждал он Лелевеля в письме от 13 февраля 1823 г., имея в виду Лобойко; свои опасения он повторил и в письме от 4 апреля 1823 г. (см.: Письма Фадея Булгарина к Иоахиму Лелевелю. С. 8–9, 12). В свою очередь Лелевель сообщал, что его письмо с приложением, содержащим продолжение рецензии, было уже готово к отправке, когда он «получил письмо Сенковского, в котором в числе мотивов к ускорению выставлен тот, что друзья Карамзина, которые не очень мною довольны, говорят, что я испугался. Задержал я отправление, чтобы им сделать более удовольствия от моего испуга» (перевод с польского цит. по: Русская старина. 1878. Т. 22. С. 648). В защиту карамзинской «Истории» выступил Н. И. Тургенев, приславший перевод напечатанной в «Геттингенских ученых ведомостях» статьи Геерена, с ультиматумом Булгарину: отказаться от замечаний к ней или вовсе не печатать (Булгарин опубликовал рецензию в своем журнале, см.: Геерен А. Г. Взгляд на «Историю государства российского» г. Карамзина // Северный архив. 1822. № 24. С. 486–504). Как полагает В. П. Козлов, ссылающийся на письмо И. И. Дмитриева к П. А. Вяземскому от 6 ноября 1822 г., эта акция, скорее всего, была инициирована самим Карамзиным и его окружением (см.: Козлов В. П. Указ. соч. С. 106). Среди оппонентов Лелевеля был М. П. Погодин, см. его статьи: Нечто о толковании одного места в Несторе // Вестник Европы. 1824. № 4. С. 260–264; Нечто против опровержений г. Лелевеля // Там же. № 5. С. 14–23. Следует согласиться, что ситуация характеризовалась не столько активной печатной полемикой, сколько «внутренним накалом дискуссии» (Козлов В. П. Указ. соч. С. 113).
124
На страницах «Литературных листков» (1823–1824), литературно-художественного приложения к журналу «Северный архив», велась активная литературная полемика. Один из споров разгорелся вокруг предисловия Вяземского к сочинениям И. И. Дмитриева (Вяземский П. А. Известие о жизни и стихотворениях Ивана Ивановича Дмитриева // Дмитриев И. И. Стихотворения. Ч. I. СПб., 1823. С. I–LII), в котором И. А. Крылову, с его баснями «невысокого достоинства», был противопоставлен Дмитриев-баснописец. Булгарин вступил в спор с Вяземским (Литературные листки. 1824. № 2. С. 59–64), настаивая на оригинальности творчества Крылова и отдавая ему безусловное первенство: «Мы решительно можем сказать, что И. А. Крылов есть первый оригинальный русский баснописец по изобретению, языку и слогу. <…> Слог басен И. И. Дмитриева, по нашему мнению, есть язык образованного светского человека. Слог И. А. Крылова изображает простодушие и вместе с тем замысловатость русского народа; это русский ум, народный русский язык, облагороженный философиею и светскими приличиями». Эта позиция была поддержана Пушкиным, писавшим Вяземскому: «Но, милый, грех тебе унижать нашего Крылова. <…> И что такое Дмитриев? Все его басни не стоят одной хорошей басни Крылова…» (Пушкин А. С. Полн. собр. соч.: В 17 т. М.; Л, 1937. Т. 13. С. 88–89). Дальнейший обмен откликами Булгарина и Вяземского вылился в полемику