И взошла звезда полынь. Александр Жданов
замялся. Профессор продолжал:
– Впрочем, можете не отвечать. Я догадываюсь…
В это время из соседней комнаты донеслось:
– Папа! Виктор Петрович! Подите сюда! Глядите! Что там происходит?
Из окна хорошо было видно, как сверху по улице двигалась чёрная толпа. Кто-то держал в руках хоругви, у кого-то угадывались булыжники или просто палки.
– Погромщики, – глухо сказал Одинцов. – Сейчас лавки и магазины грабить станут. Немецкие лавки.
И действительно, толпа вдруг остановилась, повернула вправо. Было видно, как летят и сыплются на брусчатку осколки стекла; толпа хлынула внутрь – и оттуда полетели на тротуар товары, мебель. Высочил приказчик и, как был в жилете, без пиджака, побежал, скрываясь во дворах.
– Какое безумие. Это же безумие, – прошептала Татьяна. – Наши-то немцы чем провинились? Разве Густав Карлович, у которого Дуняша покупает булочки, виноват в войне?
– А война, Танюша, сама по себе безумие, – так же тихо сказал профессор. – Граф Толстой давно нам объяснил. Да, видно, не все хотят это понять.
Между тем, бесчинства на улице не прекращались. Разделавшись с магазином, толпа хлынула дальше и вскоре громила уже трактир. Профессор покачал головой:
– Но я боюсь, что это только начало. Будут и ещё погромы. Ждите погромов еврейских. И не только в Петрограде.
– Это невозможно! – Татьяна отказывалась верить.
Вместо ответа профессор ласково погладил дочь по волосам и поцеловал её в лоб.
А вскоре Радиковский вновь оказался у Одинцовых. Новенькая форма вольноопределяющегося, хоть и сидела на нём ладно, пока ещё смотрелась несколько отдельно от владельца. Военная форма ещё не стала тем естественным, слившимся с человеком и единственно возможным, чем очень быстро становится на фронте. Но, увидев на Радиковском форму, открывшая дверь Дуняша от неожиданности отступила на шаг.
– Ой, вас и не узнать, – выпалила она и тут же смущённо потупила взгляд.
Радиковский же был в приподнятом настроении и даже весел, но сумел заметить покрасневшие, заплаканные глаза Дуняши.
– Что с вами? – участливо спросил он.
На глаза Дуняши снова навернулись слёзы.
– Брата, Коленьку третьего дня проводили. Каково ему там? – всхлипнула она, но тут же собралась. – Я сейчас доложу Владимиру Сергеевичу.
Но профессор уже сам заглядывал в переднюю:
– А! Виктор Петрович?! Рад видеть. Проходите, голубчик, проходите. А моих дам-то и нет. Ходят где-то по своим делам. Ну, пойдёмте ко мне.
Как и в прошлый раз, они прошли в кабинет, но так и не сели. Радиковский стоял спиной к окну, Одинцов расхаживал по комнате. Закурив, он спросил:
– Значит, решили идти?
– Решил, Владимир Сергеевич.
– Оставляете университет, только-только начинающуюся карьеру учёного? Не пожалеете? Ведь вернуть всё назад будет почти невозможно.
– Оставляю, профессор. И пусть будет что будет.
– А батюшка ваш, Пётр Алексеевич что говорит?
– Папа