Нить неизбежности. Сергей Юрьев
гнал облезлую развалюху с лысой резиной со скоростью, явно неприемлемой ни для этой машины, ни для этой дороги. Встречный ветер, врываясь в салон сквозь пробоину в лобовом стекле, забавлялся его нечёсаной длинной шевелюрой, и теперь невозможно было поверить, что этот лихой рыжий парень в ядовито-жёлтой футболке и драных парусиновых штанах ещё вчера носил чёрное монашеское рубище.
– Сковырнуться не боишься? – участливо поинтересовался Онисим, придержав не запирающуюся дверцу, чтобы не так сильно гремела на колдобинах.
– Слонов бояться – в цирк не ходить! – Бывший монах хищно оскалился, вписывая транспортное средство в очередной поворот. – А вот тебе разве не любопытно, как нас там встретят?
– Там – это где?
– В Караганде! На том свете, дружище. Не интересно?
– Знаешь… Наверное, я там уже был. – Онисиму вдруг показалось, что в чудом сохранившемся зеркале заднего обзора промелькнул всё тот же островок на болоте, увенчанный сосной. – Может быть, я там даже родился.
– Ну конечно! – Ипат с некоторым беспокойством оглянулся на него, оставив без внимания колдобину, на которой машина подпрыгнула так, что в ней что-то хрустнуло. – Ну конечно. Тяжёлое детство, кирпичи вместо кубиков, и далее – строем по жизни. Единственная любовь – это любовь к Родине. И что тебе не нравится? А я вот как думаю: в том, чтобы жизнь положить во имя чего-то, смысла ничуть не меньше, чем просто в сытой, долгой и счастливой жизни. Не знаю точно – больше ли, но то, что не меньше, – это точно. А если уж так вышло, что тебе ничто не дорого и ничто не свято, значит, надо искать. Искать хоть чего-нибудь – богатства, славы, любви, знаний, красивой жизни или красивой смерти. Отчаянье – великий грех. Что бы там с тобой ни сделали, как бы тебя ни подставили, отчаянье твоё – не беда, а вина, твоя вина, и только ты сам можешь с этим справиться. Может быть, если бы ты остался в монастыре, тебя бы и вытащили, в порядок привели. Но это была бы не твоя заслуга – ты должен сам. Понимаешь – должен!
– Никому я ничего…
– Вот именно! Никому и ничего – только себе самому.
– А почему ты, расстрига несчастный, о грехе вдруг заговорил?
– Сказал бы проще: сам дурак! – Ипат умолк, прислушиваясь к рёву двигателя, который вдруг начал подкашливать. – Ну всё. Кажись, приехали.
Не доехав сотни аршин до синего указателя «Ст. Доля – 40 вёрст», машина остановилась, прижавшись к высокому бетонному бордюру, отгородившему дорогу от глубокого оврага, поросшего густым кустарником.
– Всё, бензин кончился, – сообщил Ипат. – Давай спихнём колымагу вниз, а дальше пешком.
– Сорок вёрст?
– Пятнадцать. Напрямки пойдём. Огородами.
Они вышли из машины, прокатили её до ближайшего пролома в ограждении и благополучно сковырнули вниз. Заросли на дне оврага сомкнулись над серым обшарпанным кузовом, укрыв её от постороннего взгляда надёжнее бездны вод.
– О, горе нам! – театрально схватившись за голову, вскричал Ипат.
– Что такое? – Онисим даже