Во льдах Никарагуа. Виктор Джин
этого помог Йоа по хозяйству. Внешне мы не показывали чувств – нам хватало улыбок и взглядов, случайных прикосновений. Иногда, она намеренно касалась под столом моей ноги, а я мог поймать ее на кухне, зажав к стене: тогда мы сладко перешептывались и целовались.
В какой-то момент я стал замечать, что Ниньо наблюдает за нами. Мальчик делал это из своей комнаты или прятался по темным углам дома.
Похоже, его не устраивало мое присутствие – да, он до конца не понимал что между мной и Йоа происходит, но чувствовал, что его мама теперь с кем-то еще.
Остаток дня он не давал нам возможности остаться наедине – капризничал. Йоа опять стала выглядеть обеспокоенной, поникшей, а мучительная жара истощала.
Выловив момент, я усадил ее в кресло и принялся массировать плечи. Шептал успокаивающие слова, чтобы она расслабилась: «делаешь вдох, и на выдохе напряжение уходит; вдох, на выдохе разум опустошается; еще спокойный вдох, и на выдохе мышцы становятся мягкими…».
В этот момент ребенок притащил в гостиную коробку игрушек и вывалил на пол солдатиков с криками: «Дави красных!».
От его резкого возгласа в памяти ожили рыжие тайские муравьи. Я пошел в свою комнату и прилег, пытаясь прийти в себя. Лежа на матрасе, я слышал как Йоа в гостиной объясняет сыну, что тот ведет себя невоспитанно.
После ужина Йоа уложила мальчика спать. Когда она вернулась на кухню, я домывал посуду. Мулатка взяла полотенце и стала вытирать тарелки.
– Не знаю что и делать, – сказала она. – Ниньо, мой славный мальчик, во всем копирует отца.
Она судорожно полировала фарфоровую гладь:
– Тот чересчур строг и помешан на контроле. Представляешь, он время от времени везет мальчика на окраину, и бросает там – чтобы искал дорогу. А сам, спрятавшись, наблюдает. Ниньо как-то пересекал реку, и чуть не утонул!
Йоа отложила тарелку в сторону, и стояла передо мной, поправляя волосы. Она тараторила быстро. Внутри ее приоткрытого рта то и дело мелькал язык, выдавая звучное испанское «эрре».
– Бывший добивается, чтобы сын пошел по его стопам. Служил в тайной полиции. Хотя и знает, как я к этому отношусь, – она вздохнула. – Мы из разных миров5.
* * *
Ночью из комнаты Йоа послышались стоны – ее лихорадило. Когда я вошел к ней, то увидел бьеху, склонившуюся у изголовья кровати. Прогнав старуху, я начал выхаживать Йоа – всю ночь делал холодные компрессы, пытаясь сбить температуру. Но ей становилось хуже.
Утром удалось найти доктора. Я узнал в нем того самого гостя, который приходил несколько дней назад. Это был невысокого роста кубинец с троцкистской бородкой, шрамом на щеке и оторванной мочкой уха.
Доктор не стал пожимать мне руку, и не назвал своего имени, но по его поведению я понял, что наше знакомство состоялось. Он вел себя с формально и обращался ко мне в третьем лице:
– Сеньор должен соблюдать эти предписания, – сказал он с «эль»-кающим кубинским акцентом и протянул листок.
Он
Йоа из бедной семьи – росла в маленькой асьенде у реки Сан-Хуан. Это река, которая ведет в озеро Никарагуа – там еще водятся акулы. Отец всю жизнь провел в джунглях с партизанским отрядом. Прятался в горах, стараясь выжить. Ел что придется – насекомых и мясо обезьян. Он посвятил свою жизнь войне против гвардейцев,
Из всех карманных диктаторов США клан Сомосы – самые отмороженные. В 1936 году до власти дорвался Анастасио по кличке Тачо – внук бандита Бернабе Сомоса, – и проклятие разыгралось с новой силой. В бытность Тачо работал в фонде Рокфеллера, занимаясь модернизацией уборных, за что получил прозвище «маршал клоак». Став президентом, он начал репрессии, развил тайную полицию и сеть стукачей, контролировал торговлю оружием, наркотрафик, игорные дома, проституцию и сбор налогов.
Еще Тачо обожал тюрьмы. Восточное крыло своего дворца он переоборудовал в узкие камеры, где можно было только стоять, и откуда каждую ночь звучали вопли. Там же располагался личный зверинец с тиграми, гиенами, крокодилами и анакондами, сами понимаете, для чего. Позже он построил еще и подземную тюрьму.
Однажды отца Йоа ранили в перестрелке. Гвардейцы схватили его и переправили в Манагуа – там он бесследно растворился в одной из тюрем.
Что же касается Тачо – американцы приложили все усилия для обеспечения его безопасности, иначе эта мразь не протянула бы на белом свете и дня. Рузвельт про него сказал: «Он, конечно, сукин сын, но он наш сукин сын».
В 1956 году, здесь, в Леоне, в разгар светских танцев, молодому поэту по имени Ригоберто удалось приблизиться к диктатору и выстрелить в пидора шесть раз. Тачо срочно переправили в госпиталь в Панаме, а президент Эйзенхауэр прислал личного врача. Но несмотря на все старания янки, клоачный изверг издох, и на улице в тот день воцарилась хорошая погода.