Клад, не доставшийся никому. Михаил Александрович Русов
несколько лет не работал, жил в опустевшем доме умерших родственников.
Целыми днями он бродил по поселку расслабленной походкой, заходил то к одному, то к другому родственнику. Его ругали, стыдили, но кормили и наливали – жалели. Бесполезное существо, он лишь заполнял пространство, отведенное ему временем.
Петрович недолюбливал шурина. Начальство не упускало случая кольнуть его, напомнить о родственнике, ведущем асоциальный образ жизни. Но Надя по-прежнему испытывала нежные чувства к заблудшему брату, отдавала ему одежду мужа, подкармливала, давала деньги. Сам Петрович избегал встреч с ним, испытывая чувство, близкое к брезгливости.
И если он натыкался на «любимого» родственника у себя дома, жена виновато суетилась и спешила отправить брата домой.
Но Митенька смотрел перед собой остекленевшим взглядом и не двигался. Петрович за столько лет так и не смог понять: то ли тот талантливо притворяется, то ли мозг его уже подвергся таким же необратимым изменениям, как и внешность, и он не воспринимает происходящее. Надя шепотом уговаривала брата уйти и буквально за руку выводила его со двора. Больше всего его неприязнь вызывала вот эта способность ставить сестру в неловкое положение.
Петрович не попрекал жену бесполезной жалостью к брату, понимая, что он так и остался для нее кудрявым мальчиком с пугающими приступами кашля.
Но при всей неприязни к Митеньке, он хорошо понимал, что тот не был способен ни на какой серьезный проступок. Безвольный, физически слабый, с деформированным мышлением. Как он мог справиться с тремя мужиками? Да чушь полная…
Похоже, что начальство быстро нашло виновного, чтобы не нарушать отчетность. Митенька для такой роли вполне годился. Поддержать его в обезьяннике без выпивки дня три – четыре, и он подпишет любое признание за стакан дешевого пойла.
Отвратительнее всего было то, что «коллеги» не брали в расчет его. Какого – никакого родственника, а во-вторых, старшего лейтенанта Михаила Петровича Жука, милиционера с тридцатилетним стажем.
А может быть, они и выбрали Митьку в качестве «жертвы», именно для того, чтобы поставить его, Петровича, на место.
Иван, услышав от него новость, понимающе кивнул: «Нашли, мерзавцы, виноватого – Митеньку». Он позвонил знакомому и договорился, чтобы тот подбросит Петровича поближе к дому. И через час тот трясся в старенькой машине – автолавке, развозившей столичный хлеб по деревням.
Потом снова стоял на трассе. И снова дальнобойщик, но теперь худой, небритый, неразговорчивый, довез его до поворота к родной деревне.
До дома оставалось километров пять. Конечно, он мог бы снова подождать попутку. Но октябрьский день был так пронзительно красив, что Петрович решил посвятить остаток пути ему.
Солнце только начинало склоняться к закату. Лучи пронзали поредевшие золотистые верхушки берез и красноватые ветки клена. Мир наполняло такое состояние умиротворения, которое возможно только в это время года. Прозрачный воздух замер. Холодеющий воздух обострял все цвета. Пронзительная синева неба казалась затвердевшей в своей неподвижности.
Полная