ВНАЧАЛЕ БЫЛА ЛЮБОВЬ. Философско-исторический роман по канве событий Холокоста. Том III. Главы XII-XXI. Николай Боровой
сделал ничего, чтобы спасти и возродить к жизни его девочку, которая понесла в себе его ребенка. А здесь, под небом страны, которая кажется срослась с ним, с его плотью и душой, умом и жизнью, судьбой и пройденными метрами дороги неразрывно, он – только загнанный, обреченный так или эдак погибнуть зверь… Ни у него, ни у Магдалены нет другого выхода. А если всё же им удастся спастись и выжить, увидеть конец ада, то они еще вернутся в родной дом, и не взирая на всё пережитое в том, с любовью и слезами припадут к родным стенам и останутся между ними уже до самых последних метров дороги, называемой жизнь…
Это было два дня назад. Послезавтра пан Юлиуш должен был в последний раз поехать в Краков, остаться там на пару дней, забрать документы, уяснить и предать им окончательный порядок действий, и конечно – отдать ректору Лер-Сплавински рукопись книги Войцеха… книги, которую он искренне считал на данный момент лучшей из написанных им, вместившей в себя глубокое и критичное осмысление событий, состоявшееся изнутри их, из самого их ада, затронувшее последние вопросы судьбы и бытия человека… Войцех отдавал пану Мигульчеку всё так же запакованную в коробку из под немецких бисквитов рукопись, разъяснял что да как, просил того в точности передать пану ректору слова благодарности, и при этом думал с уверенностью, что опроверг этой книгой догму о невозможности глубоко и критично мыслить о явлении, будучи вовлеченным в него, фактически – выступая частью образующих его событий и процессов, перемалываемой в нем былинкой… «Ложь» – думал он со спокойной убежденностью – «как и многое иное, просто ложь». Мысль должна быть обращена к жизни и погружена в настоящее, должна дышать настоящим и его смыслами, быть бесконечно пытливой к нему… при всей действительно имеющей место быть ограниченности взгляда из настоящего и доступных тому сведений, самое главное, что определяет окончательные и верные выводы, возможно уяснить и воспринять, только дыша эпохой и настоящим, наполняя таким дыханием мышление. И как бы не пытались предрассудками сковать и задушить мышление – смыслы и тайны настоящего возможно постигнуть изнутри него, быть может – действительность вообще может постигаться только как то, что дано в настоящем, из собственного человеческого настоящего… Да, и если он будет жив, он должен будет развить эту уже не новую, но невзирая ни на что, всё так же не любимую и не популярную мысль… Социологи и историки – те и вправду с происшествием времени видят и понимают быть может что-то полнее, конечно – и теряя очень многое, ведь даже самое недавнее прошлое неотвратимо мифологизируется в памяти и сознании и общества в целом, и конкретных, непосредственных участников событий… И даже самому критичному исследованию, так или иначе замешанному на социальном заказе, непроизвольно впитывающему те тенденции, которые движут сознанием какого-то другого общественного настоящего, не дано скорее всего этого избегнуть. У философского мышления иная судьба – таковое должно дышать