Две Москвы: Метафизика столицы. Рустам Рахматуллин
эту рану зализать, чтобы и памяти не оставалось по архивам. Баженов ничего не смог в Кремле и чуть побольше в городе и за его чертой. Зато он мог ломать: палаты, стены, башни, храмы; ломать и завещать ломать. Баженов со своей кремлевской перестройкой – архитектор умышления, не ведающий Замысла Москвы и в мощь вполне религиозного экстаза поставляющий свое творение на место Божия.
Обозревая Кремль после Баженова, Николай Львов воскликнет в своем «Опыте о русских древностях в Москве 1797 года»: «<Теперешним> художникам однако неизвестно то таинство, по которому старинная добрая вера, точность и терпение далеко превосходили нынешнюю ученость». Единственный писатель среди русских архитекторов, Львов проговаривает то, о чем молчит средневеково молчаливый Казаков.
Сенат на плане Кремля 1826 года
Местность между Никольской и Чудовской улицами Кремля на плане Горихвостова, 1760-е, и по проекту В.И. Баженова, 1768
Что это за бессмыслица, наследство варварских времен, думал, наверное, Баженов, видя, как Чудовская улица Кремля уперлась в стену мимо башни. И вычертил ей правильное ложе.
А Казаков? О, как он ясно виден! И кто ж его не видел, нанимая мастера поставить дачу или печь. Он нюхает, как лис. Он месяцами молча, с прищуром, скитается по стройке. Он курит днями, сидя на бревне. Бросает на свою нормальность подозрения. Тут ему смета, погода, бригада, указ; он не слышит. Он слушает и слышит про другое.
И вписывает в глупый, варварский, «от пьяного сапожника», средневековый угол стены и улицы ротонду своего Сената. А уже ротонда с ее куполом приходится на ось кремлевской башни, становясь последним камнем Красной площади и новым образом державы.
Сенат словно всегда стоял на этом месте. Всегда готов был стать, и вот, увиден, воплощен.
Сенат (в глубине) на панораме Москвы и ее окрестностей из альбома А. Барона. 1847. Фрагмент
Вид Кремлевской стены и здания Судебных установлений (Сената) от церкви Василия Блаженного. Фото из Альбомов Найденова. 1880-е
Форма и адрес
Баженовский проект Кремлевского дворца, возможно, тяготеет над Москвой в надежде воплотиться. Непостроенное остается в городе и ждет. С памятью непостроенного надо обходиться как с особенной реальностью.
Проблема исхождения архитектурной формы не решена, да кажется, и не поставлена. Поэты, композиторы твердят, что ничего не сочиняют сами, только слушают диктант. Отказывать архитектуре в работе под диктовку значит ставить ее ниже других искусств.
Но ставить ее вровень значит столкнуться с новой тайной: входит ли в состав диктовки, кроме формы, адрес здания? И если да, то открывается ли адрес зодчему всегда, когда открылась форма? Что если Баженов лишь ошибся адресом? Кварталом? Километром?
Рим, Иерусалим, Константинополь
Конечно, у Москвы есть образцы, прообразы: Рим, Иерусалим, Константинополь. Но каково их сочетание с праобразом, с другой Москвой?
Имена