День за два. Записки «карандаша» чеченской войны. Артем Леонович Чепкасов
резко замолк и долго не отвечал. Возможно, он вовсе не хотел говорить на эту тему. Во всяком случае, именно так расценил его молчание Татарин. Слушая Арутюняна, он беспрестанно глядел в окно, вспоминая городок, которому отдал год жизни. Но стоило мне задать неудобный вопрос, Гафур напрягся и больно пихнул меня локтём в бок, требуя тем самым замолчать.
– Комиссовали. Последние документы ждём и домой, – ответил старшина, глядя куда-то далеко вперёд.
За низенькие дома, высокие пирамидальные тополя. За горизонт. И наверняка ничего там не видя.
– Болен? – заинтересованно спросил и Татарин.
– Ай, не знаю, как сказать, ребята, – пожал прапорщик плечами и, опустив форточку, закурил. – Дурак, это болезнь или счастье? Наверное, счастье. С дурака какой спрос? Никому ничего не должен. Ай, точно счастье. А с другой стороны и ему теперь никто не должен. Сам себе всю жизнь попортил.
– Как это? – удивился я.
Арутюнян ещё немного помолчал и решительно ответил:
– Как, как? Языком. Как ещё? Ай, не, он точно дурак, Башка ваш. Он, когда его опять в Чечню не пустили, болеть взялся. То желудок у него, то сердце, то ещё какая дрянь, а на деле выяснялось, косил. Ай, йод даже пил, вот желудок и барахлил. У него из-за ротного с молодым призывом не заладилось, чморили они его сильно. Это которые вас теперь сменили. Из них в роте сейчас только Евдокимов, я его в Чечню не пустил, он мне тут сгодится, а то он тоже просится всё на эсбэзэ, прямо, как Башка…
– И что? – поторопил я, напоровшись на строгий взгляд старшины, неожиданно повернувшего ко мне суровое лицо.
– Ай, ничего, – недовольно процедил прапорщик и снова стал глядеть в окно, не поднимая форточку. – Гаситься начал. По поводу и без повода в санчасть бегал, достал там всех. Ай, врачи его уже с порога гнали. Однажды ему приказали бордюры у штаба покрасить. Он пошёл, начал делать, а потом взял и ведро с краской на голову себе опрокинул. Я не видел, в госпитале лежал, мне потом рассказали. Ай, стоит весь такой голубого цвета и ржёт без остановки, и кисточку облизывает, а она тоже в краске. А в полк, как раз, проверка из дивизии приехала. Увидели, обалдели. Башку вашего в санчасть, оттуда в психушку. Ай, думали, придуряется опять, а ему доктор настоящий диагноз, так и так, а и в самом деле дурак и к дальнейшей службе не годен. Я в санчасть на осмотр ходил, видел его. Говорю с ним и по глазам вижу, всё соображает, а несёт чепуху бессвязную, как будто и правда, спятил. Ай, да закосил он, закосил. Не дурак, ой, не дурак.
Арутюнян, помолчал и, тяжко вздохнув, добавил.
– А может, к лучшему, что он так? Ай, зачем ему здесь? Армия не для него. Он умный, образование высшее, обижался ещё, что кафедры военной в его институте не было и пришлось на два года на срочку идти, а так бы офицером пошёл. Но, он и служить тоже хотел, от военкомата не прятался. Жалко его. Ай, солдат неплохой, исполнительный, подтянутый, наивный только и слишком добрый. Ай, тюфяк.
При последних словах старшины, я вспомнил, как Башка писал рапорт об отправке его на войну