Ася. Мария Якунина
уждения:
– Он уже минут десять пытается подобраться. Наверное, думает, что это какой-то особый вид мыши.
Внизу, на крыше грязно-желтой пристройки, толстый серый кот с недоумением взирал на лежащий неподалеку предмет, в котором я, прищурившись, узнал одну из Асиных балеток, такого же поросячьего цвета, как юбка. Вторая опасно болталась в воздухе, удерживаемая только кончиками пальцев.
– Ася, – я заговорил громче, чтобы привлечь ее внимание, – мы ищем тебя целый час. Скоро начало, надо распеться. И тебе, наверное, еще нужно переодеться?
Она вдруг вскочила, не заботясь ни о том, что стоит почти на краю, ни о том, что спугнет кота, и заговорила громко и весело.
– А я рас-пе-лась! Еще как распелась! Я так орала, что бабуля из соседнего дома грозилась вызвать полицию. Но я спела ей «Ave Maria», и она, очевидно, решила, что я ангел, спустившийся с небес! Ох, милый, – Ася рассмеялась во весь голос, и я краем глаза увидел, как кот, на ленивую тушу которого сегодня выпало слишком много переживаний, ретировался с крыши, – где ты так испачкался?!
Она обслюнявила краешек юбки и принялась энергично тереть мою щеку, встав на цыпочки. Замелькали пальцы с обкусанными ногтями, и я стал напряженно всматриваться в темные крыши за Асиной спиной, будто там было что-то, что могло бы отвлечь меня от девушки в одной туфле, стоявшей совсем близко и напевавшей песенку Мойдодыра.
2.
Она допела, постояла на сцене еще какое-то время с закрытыми глазами, а потом счастливая, нездешняя, полетная, распахнула их прямо на меня и улыбнулась такой солнечной улыбкой, что я, не успев подготовиться к взгляду, так и остался примагниченный этим сиянием, пока кто-то из музыкантов не окликнул Асю, и только тогда она отпустила меня.
Ребята убирали инструменты, а она порхала от одного к другому, обнимала, усаживалась рядом на пол, гладила корпус гитары, шептала слова благодарности барабанам, посылала воздушные поцелуи в зал, что было не совсем безопасно – несколько подвыпивших посетителей клуба ухмылялись в ответ, кидали недвусмысленные взгляды на сцену, один из них громко комментировал Асино выступление в выражениях, которые я бы предпочел не слышать. От непривычного шума разболелась голова, но я пытался сосредоточиться на разговоре с Николаем, который был очень доволен концертом и хотел прямо сейчас обсудить перспективы дальнейшего сотрудничества. Боковым зрением я фиксировал беспрерывное мелькание розовой юбки на сцене и в конце концов перестал видеть что-либо, кроме цветного пятна. В голове шумело все сильней. Извинившись перед Николаем, я вышел на крышу.
Большое розовое облако уменьшилось и превратилось в одинокий, еле различимый башмачок внизу. Вспомнил минуты перед концертом – уединение на краю крыши, дрожь в ногах (всегда боялся высоты), энергичные Асины пальцы на моей щеке… Тиски стали потихоньку отпускать голову.
Вот что было тяжелее всего во время концерта: она как будто принадлежала всем. Бередящий, обволакивающий голос, босые ноги, на обтянутой черной тканью сцене, пальцы, погруженные в пепельные волны волос… Я хотел, чтобы все это было только здесь, только со мной, на краю пропасти.
На крышу постепенно подтянулись ребята из группы, кто-то еще. Бутылки гуляли по кругу, бренчала гитара, вспыхивали огоньки сигарет, разговор становился все оживленнее. Ася была везде – пряталась с головой в куртку Антона, затягивалась чьей-то сигаретой, держа ее странно, скрещенными пальцами, улыбалась небу и невидимым звездам, мурлыкала себе под нос, положив подбородок на голову высокого парня, сидящего у ее ног.
Мне снова стало нечем дышать, во рту было сухо, противно. Мучительное состояние зажатости, нелюбви к себе. Я хорошо знал его с детства – чем сильнее хотелось быть проще, свободней, тем скованней я чувствовал себя в компании. Казалось, я лишний на этой крыше и может быть, – в жизни. И все это видят. Хотелось сделать что-то. Ринуться за Асиной балеткой вниз или хотя бы закурить (я не делал этого лет с семнадцати) – красиво, раскованно, естественно.
Жужжание в голове стало еще громче, что-то пульсировало, жгло, раздирало изнутри, когда на виски легли прохладные, сухие ладони, пахнущие дымом и чем-то летним, полевым, словно сигаретами с чабрецом.
– Так никуда не годится, Вадим, – прошептала Ася мне на ухо. – Сейчас мы тебя полечим.
И принялась медленными круговыми движениями массировать мою голову.
3.
На набережной несколько запоздалых туристов фотографировали зависший в воздухе Дворцовый, на каменных ступеньках целовалась пара, спрятавшаяся ото всего мира в широкий красный палантин. Мы прошли чуть дальше и спустились к черной Неве, подергивающейся от неуверенного, но все же неприятно-промозглого ветра. Я хотел предложить Асе пальто или хотя бы шарф, но снова не мог заговорить, справиться с этой проклятой внутренней преградой, своей неуместностью – всегда и везде. Пока мы преодолевали Литейный, шумный, узкий, неудобный, с вываливающимися из-за дверей баров и клубов посетителями, мое молчание еще можно было объяснить, но сейчас, в тишине набережной, усиливающей громкость и значимость каждого звука, оно становилось