Не возвращайся. Ульяна Павловна Соболева
дня меня, как преступника, в наручниках и на баланде, с допросами, как собаку последнюю…
Сердце болезненно сжалось, когда представила его заросшего, в рваной одежде на допросе в каком-то подвале. И вспомнились слова генерала о тщательной проверке. Так вот значит, как они проверяют.
После конференции с прессой, на которой я смотрела на своего мужа в красивом парадном костюме, принимающего какие-то грамоты из рук генерала, нас наконец-то отпустили домой. Я все еще не верила, что это он…не просто не верила, а не могла поверить. Но постепенно яростный протест превращался в странный непередаваемый тихий шепот отрицания…но его уже заглушали доводы рассудка, всеобщая реакция и…своя собственная. Со мой произошло нечто необъяснимое. Нечто совершенно не похожее на меня саму, нечто пугающее своей новизной, потому что я никогда ничего подобного не испытывала – внутри меня порхали бабочки. Впервые в жизни. Даже когда я встретила Огнева впервые, со мной этого не произошло, а сейчас…
Когда вам семнадцать, когда жизнь еще не пинала вас под ребра, не трепала так, что потом сшить лоскуты не представлялось возможным, вот это чувство…вы его помните? От первой встречи с НИМ. Когда увидели, и внутри что-то вспорхнуло и полетело быстро-быстро вместе с вашим сердцем куда-то вверх, а в животе поднялся ошеломительный трепет. И…стало радостно. Очень и по-глупому радостно. Все вокруг засияло, изменило краски, стало ярче, сочнее. Только в семнадцать это естественно и правильно…а вот почти в тридцать весьма странно. Особенно если память не рисует картинки из прошлого, в которых к этому же человеку ты испытываешь нечто подобное. Память подбрасывает совсем иное…серое, беспросветное, с мыслями о расставании, с мыслями о том, что никогда вот такого радостного в нас не будет. И его подбрасывает…другим. И почему-то жутко становится. Вот приедем домой, Ларка дверь откроет и как заорет, как испугается чужого человека, и мама моя не узнает, и никто другой. Соседи там, знакомые. И что тогда? Что мне с этими дурацкими бабочками делать придется?
И я смотрела на Сергея, отдающего честь генералу, с гордостью, с каким-то героическим великолепием, и у меня замирало сердце. И вспоминалось, как вот эти губы, произносящие слова благодарности, жадно терзали мои в обшарпанном номере гостиницы, и я чуть с ума не сошла от этого поцелуя. Как девчонка хватала его рот своими губами и хотела еще и еще, до изнеможения, так, чтоб губы опухли. У меня ведь никогда не опухали губы от поцелуев, как в книгах. Я даже не верила, что так бывает.
– Расскажи мне о сыне. На кого похож? Какого цвета у него глаза?
И бабочки тут же сдохли. Их крылья скукожились, иссохли, и они пеплом с тяжестью осели на сердце. Ну вот и все. Радостное очень быстро закончилось.
– Антон – аутист. У него расстройство аутического спектра.
И замерла. Ожидая реакции. Пусть сразу знает. Может, вот машину попросит остановить и уйдет вместе с сумкой своей.
– Разве я спросил о диагнозах? Я спросил – какой он, наш сын?
Удивленно посмотрела на Сергея, а он на меня, и наши взгляды встретились. У него очень прямой и открытый взгляд,