Песня рун. Эхо древнего мира – II. Эйрик Годвирдсон
анство от неба до земли. До камней, до скальных уступов, тоже укрытых снегом.
Зима. Зима на севере – больше половины годового оборота. Снег в воздухе. Между снегом и снегом – тем, что в небе, и тем, что на земле – метель. Колкая, знобящая, равнодушная.
Бьёдн поднял глаза в небо. Все то же – метельное крошево, сизое небо… светать начнет еще нескоро. Колючие белые крошки, похожие на мелко смолотую соль, путались в его волосах, бороде, прилипали к ресницам, порошили в глаза – такие же серовато-сизые, как небо над горой. Крошки ледяной трухи сыпали на плечи и татуированную – обнаженную – спину. Сперва таяли ручейками на коже, потом стали оседать, как иней на шкуре большого зверя. Ничего, терпимо.
Холодно? Конечно, да. Но Бьёдн был не из тех, кого может смутить холод или ненастье… хотя, конечно, метель он видел в своей жизни нечасто – в подземном доме не слишком следят за тем, что творится наверху. Его народ – гномы – привыкли больше слушать подгорные массивы, чем капризное небо – но сейчас, именно сейчас Бьёдну был нужен ответ именно от неба. Холодно. Но не настолько, чтобы встать и уйти
Капризного, переменчивого неба взыскую ответ – повторял про себя Бьёдн. У чужого, хотя все свои восемь полудюжин зим Бьёдн встретил под ним, неласкового неба. Оно не жалует гномов, небо – чертог нелюбимого, приемного отца. У него, Отца Севера, есть свои дети – а гномы ему… не нужны? Не интересны? Свой собственный Сотворитель, давший гномам дыхание, тело и волю – он проклят, и проклято все, чего руки его касались… Бьёдн был гном, Бьёдн был шаман, он умел лечить и убивать, слышать камни и звать предков на помощь, и ему не пристали такие слова и мысли – но что делать, когда половина мира – глуха к таким, как ты сам? Руны, дар Хранителей всему северному люду – мертвы в руках гномов, не дают власти и силы, не помогают лечить, звать, убивать, строить… гномы много поколений удивлялись этому. Много поколений – кляли Фъорберга, создателя метелей, морозов… и гномов. Много поколений – после – гордились. Мы сами. Нам не нужна помощь из темного, холодного Неба от надменных Хранителей. В нас самих сила и огонь такие, что….
Да, это была правда. Гномы были сильны. Шаманы – такие, как сидящий на распахнутом овчинном тулупе посреди заснеженных камней, сам полузанесенный снежной крупой – могли спасать умирающих и выдирать дорогие камни из неподатливой породы, равно как и вражьи сердца из реберных клеток. В них доставало силы, огня, магии самой жизни.
Так было долго – пока жили гномы сами себе. И пока врагов было меньше, чем дорогих камней в мертвой хватке пустой породы. А смертельно больных или раненых – меньше, чем просто занозивших руку или ушибившихся о слишком низкий свод буйной головой.
У Бьёдна в бороде не тает снег, у Бьёдна застывает льдистой коркой накатившая от резкого ветра слезная влага прямо под веком – но шаману нужен ответ: отчего руны молчат в руках гнома? Впервые за столько поколений – Хранители, мне нужен ответ!
Жизнь не становится легче, и Горскун все больше презирает низкорослых своих неродных братьев – подгорных скитальцев-гномов, оттесняя их от своих поселений, забирая лучшее из лесов и озер, и даже – порой – из каменных горных недр. А главное – Бьёдн чувствовал – грядет время еще более непростое. Отчего расшалившиеся стуканцы повадились таскать детей и юных девушек все чаще? Отчего болеют забойшики престранными хворями в некоторых шахтах? Отчего горные обереги так часто перестают работать, не дают защиты, не хранят? Шаманы ли теряют силу – или и предки тоже, вслед за Хранителями, оглохли к просьбам их детей? Оглохли – нужно докричаться, значит!
В небо, в уши Седого Старика и его надменных сынов, что правят грозой и морем! Прямо в уши! Бьёдну нужны руны – значит, Бьёдн возьмет руны.
Небо светлее, и метель утихает – только упрямый гномий шаман уже не видит – лед склеил ресницы, когда отяжелевшие веки помедлили разомкнуться, ветер толкнул в спину – жилистую, могучую, исчерченную «картинками духов», и гномий шаман валится лицом вперед, в снег, теряя силы, концентрацию, силу духа… сознание.
Он не докричался – ему так кажется. Но ничего, гномы упрямы и настойчивы – он поднимется на гору еще и еще. Не на эту – выберет повыше, и переберет все возможные слова, все призывы… пока будет жив, он будет пытаться, да – именно об этом думал Бьёдн, когда, очнувшись, отдирал ледяную корку от волос, усов, сплетенной в косички длинной пепельной бороды. Он довольно молод по гномьим меркам, и у него хватит сил, о, не беспокойтесь, еще как хватит!
Он придет еще. И приходит. Раз, другой, третий… на полудюжинный ему скупо улыбнется мир – так он подумает, споткнувшись о полузанесенный плоский камень – что-то, похожее на камень в первые доли момента.
Камень? О нет, нет. Когда шаман сноровисто вынет из белого крошева эту штуку, но еще не развернув ветхую, обгорелую ткань, в которую она завернута, он поймет – какой, к стуканцам облезлым, камень! Это книга!
Книга – но откуда? Что за диво такое? Бьёдн обдирает расползающуюся обертку – кажется, это когда-то был плащ из тонкой шерсти, но он изветшал, порыжел и местами обуглился от горячего дыхания