Виршалаим. Юлия Мамочева

      Вот ты пред… чёрт с ними! Бисером мечешь про космос

      Да про каких-то (мир праху которых!) Медичи;

      С виду – невозмутима, как скандинав.

      Только зачем-то в сердцах обрезаешь косу,

      Дюжину круглых, двенадцать двенадцатимесячных

      Чуть разменяв.

      Вот ты уже восьмиклассница. Хмурым йети

      Полуизгойно торчишь из последней парты.

      Коль не к доске – то Цой до ста децибел.

      А от звонка до звонка – гремишь в туалете

      Школьном стихами, как разве что психопаты;

      Плачешь в жилетку… которая – на тебе.

      Эх, от звонка до звонка, сиплый супермен:

      Эх, не на этом фронте – без перемен.

      Вроде бы хочешь – как все, да выходит – боком.

      Вот, погляди-ка: ты снова болтаешь с Богом,

      К счастью, по этой части всё – безлимит.

      Видишь, тебе пятнадцать. И губы сини.

      Ты за глаза – «королева анорексии»,

      «Та, кого и могила не вразумит».

      Патлы на палке тела – бурое знамя.

      Ты уже куришь, но мама в лицо не знает

      Этих твоих закадычных-то «данхил-блу».

      Мама гордится: у Юли дневник – в пятёрках.

      Помнишь ли алость чернильных кровоподтёков?

      Помнишь: школьное диско, а ты, в углу

      Сидя, терзаешь рукав на лохматые нитки?..

      Вот тебе скоро семнадцать: ты – автор книги

      Детских таких, обжигающих дёсны, стишков.

      Ими плюёшь ты со сцены – так получилось.

      Первый сборник – о, воплощённая чинность!

      Каждая буква – незримо кровящийся шов.

      Первый сборник… Следом второй et cetera.

      Ты, как лимон, вытекаешь из толстой цедры,

      Горькой цедры, защитной своей кожуры.

      Третья осень встречена на свободе;

      Детка, тебе девятнадцать и ты – в субботе.

      Полночь оттенка рождественской мишуры.

      Эх, на свободе. Ты вызволена из рабства.

      Боже!.. К чему это «здравствуй», пустое «здравствуй»

      Мне, что срок отмотала и – вон из игры?..