Реминисценции о Павке Корчагине. Андрей Доброходов
в том, что без пруда, как известно, не вытащишь рыбку. А пруд есть не у каждого,– размышлял Ильич.– А у некоторых бассейны как пруды, но, вот чертовщина, там нет рыбок! А если и поймаешь в конце жизни золотую рыбку- то она может оказаться и пираньей, а хуже того – вообще крокодилом!
Для Опаськина по всей своей жизни стало понятно, что миром правит антихрист-князь тьмы. Поэтому путь живущих человеческих червячков представлялся ему четырнадцатиэтапным путём на Голгофу, путём страданий с остановками, поколачиванием и распятием наиболее добрых и отзывчивых на крестах жизненных этапов. И в этом жизненном восхождении на свою собственную для каждого Голгофу, надо проявить себя в высшей степени достойно, хотя бы по тому же Бердяеву, писавшему: «Достоинство человека измеряется не пассивным страданием, не исканием ударов судьбы, а активной и творческой победой над корнем страдания, над злом жизни».
То есть не надо пассивно болтаться на кресте страдания, а надо стараться активно, как Христос, обмануть стражников, пролить на них немыслимую сладость, организовать землетрясение или громко и страшно завопить и, воспользовавшись их замешательством, скрыться в пещере, найти убежище. Опаськин вспомнил речь Брежнева на семнадцатом съезде комсомола: «Человек должен занимать активную жизненную позицию».
К сожалению, позиция многих поневоле была похожа на не совсем эстетичную позицию ракообразных. Сама жизнь и имманентное зло жизни ставили их в эту пассивную, обожаемую ЛГБТ, позицию. Убежище от корня зла найти было проблематично.
– Вырвать бы к чёрту весь этот корень,– мечтал Владимир, – может и жизнь бы была тогда не такой корявой. Корнем же было, как ни крути, банальное отсутствие денег.
–Жизнь-корябеда, турецкий барабан, кто на нём играет – противный таракан, – навеяло Ильичу из детства. Тараканом Опаськину быть не хотелось. Хотя модус таракана был жизненно понятен Ильичу. Семиологически слово состояло из двух частей – тара и кан, в переводе с английского – банка. То есть быть тараканом в переводе на бытовуху означало шариться по помойкам в поисках алюминиевых банок. Этим занимались многие.
Жизнь напоминала Опаськину «Картинки с выставки» – Мусоргского, особенно четвертую картинку с красноречивым названием «Быдло». Только здесь в роли быдла был не скот, а человеческое стадо, натужно тянувшее за собой тяжёлую телегу жизни. Стадо паслось по кривым тропинкам «Райских пастбищ» Стейнбека, только тропинки были безысходные. «Жизнь человека обычно движется по кривой. Честолюбивый подъем, округлая вершина зрелости, пологий спуск утраченных иллюзий и, наконец, плоская равнина ожидания смерти». Плоская равнина ожидания смерти и была, очевидно, плоскостью Пирсона.
–Неплохо бы, конечно, более глубоко всё это обдумать, особенно насчёт утраченных иллюзий,– представил себе Ильич,– декадентски наливая себе в хрустальный стакан, как Харуки Мураками – не перепутать с грубияном Рю Мураками, на два пальца виски,