Дворец из песка. Анастасия Дробина
знаете, Семен Маркович?!» – поразился Буров. – «Сашеньку-то Погрязову? М-м, неплохо. Деда ее знал лучше, исключительный был хирург, Иван Степанович Погрязов, да… Его посадили перед самой кончиной Сталина, – если помните, было такое дело о врачах-убийцах. Внучку он вырастил один, мать Сашеньки умерла при родах, отца там, кажется, сразу не наблюдалось, а бабушка года через три умерла. Редкой была красоты женщина, Сашенька очень на нее похожа. У нее воистину дар божий, и с каждым годом все сильнее. Но, как я знаю, она мало кого берется лечить и никакой рекламы себе не делает. Как вы на нее вышли, Владимир Алексеевич?» «Она сама на меня вышла, – криво усмехнулся Буров. – Что же нам теперь делать, Семен Маркович?» – «То, что скажет Сашенька. – Перельман боком, по-птичьи взглянул на Бурова блестящим круглым глазом и вдруг рассердился: – И не смотрите на меня, молодой человек, как Ленин на мировой империализм! Поверьте, ненавижу шарлатанов не меньше вашего, у меня это даже, если хотите, профессиональное! Но Сашенька – это уникум, космическая девочка, и вы не представляете, как вам повезло! От себя могу предложить комплекс массажа, гимнастику и наши спецтренажеры. Машу можете оставить здесь, палату сейчас приготовят. Да, и витамины, курс уколов… обязательно! И передайте Сашеньке, чтобы, если сможет, зашла ко мне, она знает зачем».
…Буров поднялся на четвертый этаж старого дома сталинской постройки, нашел нужную квартиру, позвонил. Дверь открыла… цыганка. Молодая, лет тридцати, в красном потертом платье и вязаной кофте, с черными, пристально посмотревшими на Бурова глазами.
– Добрый вечер, – немного опешил он. – Я… к Александре Николаевне.
– Здравствуйте. Проходите, она вас ждет, – вежливо ответила цыганка, но Буров невольно вздрогнул: именно этот гортанный голос десять дней назад бешено кричал в трубку, чтобы он вылил воду из таза.
В прихожей у зеркала Буров разделся под упорным взглядом цыганки, сунул ноги в предложенные шлепанцы и прошел в комнату. Цыганка тут же удалилась, показав Бурову на кресло. Он сел. Огляделся.
Это была довольно большая зала с высоким потолком, как во всех московских старых домах. Первое, что отметил Буров, войдя, – острый запах травы. Взгляд его сразу же упал на большой портрет, висящий на стене между гитарой с бантом и посудным буфетом. Молодая брюнетка в вечернем платье смотрела весело и чуть надменно, держа в тонких пальцах какие-то кружева. Рядом с портретом висела большая фотография в рамке. С нее внимательно и неласково смотрел на Бурова мужчина лет шестидесяти с высоким лбом и сильно выступающими скулами. А еще были книги, стоящие на полках и стеллажах вдоль стен. Их было очень много, гораздо больше, чем в квартире самого Бурова, хотя своей библиотекой он гордился. Рядами стояли собрания сочинений классиков с позолоченными корешками, целый стеллаж был заполнен медицинской литературой. Большой круглый стол под плюшевой скатертью, над которым, как в довоенном кино, нависал зеленый абажур с бахромой, тоже был завален книгами. Застекленный буфет был старинный, ручной работы, с витыми